Палладиев камень

Спустя полгода Маслова принесла в газету заметку о своем участии в «Поле чудес». Я ее похвалила («У, как здорово!») и попросила написать что-нибудь еще. С тех пор она начала активно сотрудничать с нами. Она писала обо всем, что было ей интересно. К тому же оказалась первоклассным переводчиком - у нас печатались в ее переводе стихи из английской народной поэзии. До сих пор помню один из забавных лимериков:
Жил да был господин у Монблана,
Вверх и вниз бегал он неустанно,
В элегантном халате
Своей бабушки, кстати,
Оживляя просторы Монблана.
Позже мы опубликовали в переводе Масловой рассказы Агаты Кристи и Гэри Килуорта.
«Кроссвордная» деятельность Анны началась примерно в то же время. Как-то я готовила развлекательную страничку «В гостях у Пятницы» (журналисты делали ее по очереди). Оставалось там место и для кроссворда. Как правило, крестословицы попадались скучноватые, случайные, порой с ошибками. Анна принесла блестящий кроссворд из жизни животных -  такова была тема выпуска. «Зверский», как мы его назвали, кроссворд стал самым первым в ее послужном списке. За прошедшие восемнадцать лет она составила их, должно быть, не менее тысячи. Понравилось ей это занятие.
Временами мы ссорились с ней именно из-за кроссвордов. «Нормальные люди любят  кроссворды решать, - говорила я Масловой, - ты же взялась их мастерить. У тебя редкие способности к писательству и художественному переводу. Не трать время на чепуху». Но через три года, вероятно, назло «воспитателям» вроде меня, Анна поставила перед собой «обширную» в прямом смысле слова задачу - сделать кроссворд размером два метра на метр сорок в виде лоскутного одеяла, где на фоне трогательных «деревенских» цветочков и горошков симметрично разбегались горизонтали и вертикали загаданных слов на тему рукоделия. Она опять спешила в объятия Якубовича и готовила свой необычный пропуск на «Поле чудес». И снова была телеграмма с вызовом из Москвы, и Останкино, и правильно угаданная шкатулка с деньгами, и приз - кофеварка, которую они с племянницей Дашей дружно забыли в метро.
Чертовски веселое это было время, начало 90-х! Голова шла кругом от невиданной ранее свободы, не сдерживаемой «лучшей читательницей» - цензурой, по которой, как заметил известный российский поэт, можно теперь, оказывается, даже тосковать. Ведь, действительно, не было более внимательного и въедливого читателя, чем Главлит. А нам так хочется, чтобы нас читали, но сегодня каждый слышит лишь самого себя. Тогда же мы искренне верили в счастливые перемены, работали с упоением, захлебываясь от восторга, восхищаясь друг другом. И в этом сказочном котле обновления вместе с нами варилась и Аня. К сожалению, в силу своей занятости, она не могла сполна разделить эту творческую радость, царившую в редакции. Целыми днями Маслова не вылезала из своего кабинетика в особняке Поносовой-Молло, в котором тогда размещался президиум УНЦ РАН, отдавая силы укреплению международных связей башкирской науки. Составляла и переводила письма, оформляла получение загранпаспортов, готовила документы на командировки ученых за границу. Вечерами бралась за печатание монографий и диссертаций, переводы научных статей. Но душой все равно оставалась с нами, в Доме печати. Журналистика привлекала ее всегда. Когда в 1980-м, рано овдовев, с двумя маленькими детьми, Аня вернулась в Уфу, то пыталась устроиться в газету, но не получилось. Десять лет трудилась в Институте геологии, в лаборатории стратиграфии палеозоя старшим инженером, хотя окончила факультет иностранных языков БГУ и успела поработать переводчиком в знаменитом Казанском авиационно-промышленном объединении им. Горбунова, выпускавшем, по официальной версии, исключительно подойники и мотолодки «Казанка». А тут вдруг геология, полевые экспедиции, камни, минералы… Ответ прост: Аня выросла в семье геологов, ее отец Павел Филиппович Сопко был крупным ученым, известным в СССР исследователем медноколчеданных месторождений.
В детстве у Ани была заветная мечта - поехать с папой в экспедицию, но Павел Филиппович всегда брал с собой только ее братьев - Витю и Диму. «Ты девочка, тебе будет трудно», - так объяснял он свое решение. Аня потихоньку плакала. Знал бы отец, что его гены передадутся не только сыновьям, потом легко поступившим в МАИ (а Виктор так и вовсе был Ленинским стипендиатом), но и дочери, у которой, как, вероятно, рассуждал Павел Филиппович, должен быть свой женский мир, свой выбор и путь.
Главное, что объединяло семью Сопко - любовь к чтению. Книг в доме всегда было много. Родители сами создавали библиотеку. Еще в Воронеже, до приезда в Уфу, был сделан на заказ большой дубовый стеллаж. Затем еще один. Потом прибавились книжные шкафы, полки. Было много подписных изданий: Золя, Бальзак, Диккенс, Пушкин, Жюль Верн. Всего не перечесть. Книги по специальности, по истории, о путешествиях в дальние страны, о зверях и птицах… Еще не умея читать, Аня любила рассматривать чудесные иллюстрации в «Дон Кихоте» Сервантеса, в гоголевских «Мертвых душах» (огромный том, уникальное издание 1900 года). В пять лет попросила «Букварь», с помощью мамы Лидии Николаевны научилась складывать буквы. И пошло-поехало. Первой самостоятельно прочитанной была сказка Бианки о щенке, отправившемся на охоту. Потом читалось все без разбору: Майн Рид, арабские сказки, Незнайка. Она и сейчас хватает все подряд. Как-то сидела у меня на кухне, пила чай и тут же уткнулась в инструкцию к соковыжималке. Даже в сугубо специальной литературе, по ее мнению, всегда найдется то, что цепляет воображение. Интересно, что может цеплять в кулинарии?..
«От отца я впервые услышала стихи Цветаевой и Брюсова, Блока и Есенина, - рассказывает Аня. - Часто цитировал Некрасова по всяким житейским поводам. «Ладно, ладно, дети, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток!», - приговаривал он, покупая нам мороженое.
Под капель оттепели
Горно-геологический институт Башкирского филиала АН СССР (теперь Институт геологии УНЦ РАН) появился  в 1951 году. Начало работ в нем было связано, главным образом, с нефтяной геологией. Рудная геология была представлена слабо. И однажды, когда на ученом совете вновь остро возник вопрос о расширении исследований по медноколчеданным месторождениям Южного Урала, тогдашний директор, замечательный ученый Альберт Иванович Олли заявил, что решил пригласить на должность заведующего лабораторией Павла Филипповича Сопко, возглавлявшего в то время кафедру полезных ископаемых и геологоразведочного дела в Воронежском университете. Разумеется, Олли хорошо знал работы Сопко и рассчитывал, что такой высококвалифицированный специалист принесет много пользы.
Приглашение отвез молодой сотрудник института Виктор Маслов, поехавший в Воронеж навестить родителей. Он учился у Сопко и прекрасно помнил его блестящие лекции, насыщенные богатейшим материалом.
Один из бывших студентов Павла Филипповича, воронежский писатель Валерий Мартынов в своей повести «Обман» вывел образ любимого преподавателя под именем Павла Терентьевича по кличке Морж. «Морж был самой легендарной фигурой на факультете. Недаром мы называли его - эталон. Он читал нам один из важнейших курсов. На лекциях я сидел уши развесив, то и дело встряхиваясь: как бы все это записать? Но на экзаменах он выпивал из нас крови по ведру из каждого. Он мог спросить о чем угодно - сколько, например, стали намечено выплавить согласно тогдашнему плановому заданию. Сейчас-то ясно, что это не праздно-ехидный вопрос, - сталь из пальца не высосешь, - Морж намекал нам на развитие железорудной базы».
С письмом от Олли Маслов отправился к Павлу Филипповичу домой. Квартира в сталинской пятиэтажке была двухкомнатная, но просторная, стены в книгах, дети занимаются своими делами. Тогда-то и увидел впервые Виктор Алексеевич Аню - тихую, серьезную девочку. Разве мог предположить, что через два десятилетия она станет работать у него в лаборатории. (Не родственница, нет, просто однофамилица). Сам хозяин - приветливый, но строгий человек лет сорока, с пронзительно-голубыми глазами, светящимися незаурядным умом. Лицо, по описанию того же Мартынова, твердое, острое. Излишней худобой Павел Филиппович был «обязан» благополучно вылеченному через несколько лет туберкулезу, который открылся после фронта и усугубился многочисленными экспедициями, «когда он - един  в трех лицах: и начальник отряда, и маршрутчик, и рабочий - занимался поисками медного колчедана. Лаборант с кафедры разведки, еще тогда работавший с Моржом, рассказывал, что он не признавал ни холода, ни голода и возвращался из поля,  только когда снег закроет территорию».
В 1960-м Павел Филиппович приехал с семьей в Уфу и приступил к организации исследований по ряду проблем, связанных с изучением медноколчеданных месторождений Башкирии. За короткое время он сумел сколотить талантливый и дружный коллектив. Пригласил много молодых специалистов из Москвы, Свердловска, Саратова и Воронежа (своих учеников). Все разбились на группы и изучали состав и строение месторождений в разных районах республики. Были налажены тесные связи с Геологоуправлением, сотрудники которого вели поиски и разведку в Учалинском, Сибайском, Баймакском и Хайбуллинском районах. Под руководством Павла Филипповича молодые ученые детально изучали перспективные участки и передавали в производственные организации кропотливо добытые ими сведения о составе рудовмещающих пород и руд, о структуре месторождений. Эти данные имели большое значение при проведении поисковых работ.
Вскоре заговорили о новой научной школе исследователей медноколчеданных и других месторождений, связанных с вулканическими комплексами Южного Урала. Эти работы  и сегодня не утратили своей актуальности, они хорошо известны в мировой науке.
Как вспоминает один из учеников Павла Филипповича, известный ученый, доктор геолого-минералогических наук Игорь Борисович Серавкин, их молодой коллектив (человек десять-двенадцать), вдохновленный идеями Сопко, упорно трудился, не замечая никаких бытовых неудобств. Ребята с микроскопами и прочим научным скарбом обитали в одной, правда, большой комнате № 10 в старом двухэтажном здании на углу Коммунистической и Карла Маркса (на этом месте сейчас находится один из корпусов УГАТУ). Сам же Сопко и его ближайшие помощники Василий Александрович Прокин и Игорь Сергеевич Вахромеев ютились по соседству в крошечных каморках. Эти трое были совершенно непохожи друг на друга. Но при всей разнице характеров, подходов к решению научных задач их объединяла общая судьба. Совсем молодыми прошли они войну, вернувшись с фронта, учились, защитили кандидатские. Павел Филиппович был призван в армию в 1940-м после окончания Московского геологоразведочного института. Служил в Термезе, с начала войны попал в самое пекло, защищал Москву в составе 39-й бригады, командовал взводом артиллерийского батальона, затем был назначен командиром батареи. Дважды был ранен, второй раз очень серьезно: осколок снаряда попал в стопу правой ноги. Почти год Павел Филиппович валялся по госпиталям. Осколок удалили, но рана открывалась несколько раз, появлялся свищ, наступать было больно. Его признали «ограниченно годным второй степени». После демобилизации поехал в Москву, поступил в аспирантуру МГРИ. Прихрамывал слегка до конца жизни, что не мешало ему по несколько месяцев пропадать в труднейших экспедициях. Несомненно, это был сильный, волевой человек, при этом колючий, неуживчивый в силу своей прямоты. Не было ни одного заседания ученого совета, чтобы он промолчал и не высказал свое мнение по тому или иному поводу, даже если его слова могли повлечь неприятности для него самого. Именно высокая принципиальность вечно беспартийного (этот факт всегда настораживал) Сопко, послужила причиной того, что в 1965-м он не прошел по конкурсу на должность зав. сектором. Пять лет работал в Туле, в опытно-методической экспедиции Центрального НИИ цветных, редких и благородных металлов заведующим лабораторией геологии. Там защитил докторскую, посвященную медноколчеданным месторождениям Малого Кавказа, которые он исследовал еще в «воронежский» период. В 1970-м его попросили вернуться в Уфу. Теперь он стал заместителем директора Института геологии по науке и возглавил лабораторию металлогении.
Но вернемся в начало 1960-х, в годы двойственного правления Хрущева. Тогда весь цвет отечественной науки выпустили из «шарашек» на свет божий, под капель «оттепели», которую, как пишет поэт-шестидесятник, «потом много раз то размораживали, иногда на очень короткое время, то снова швыряли в морозилку». Ученым стало легче, свободнее, и хотя чекисты с инженерными дипломами сменили френчи на гражданские габардиновые костюмы, все равно контроль оставался - просто стал изощреннее.
Когда Аня работала в Казани, куда уехала вместе с мужем по его распределению, ей показали то помещение в заводоуправлении КАПО, где в годы войны как раз и располагалась одна из знаменитых «шарашек» - группа известного разработчика жидкостных ракетных двигателей Валентина Петровича Глушко и его заместителя по летным испытаниям Сергея Павловича Королева. Советская власть умела использовать научные умы по назначению даже в период репрессий. Политзэки сидели в КАПО, на соседний моторостроительный завод, где проходили испытания, их водили под конвоем.. Позже Глушко и Королеву выделили по однокомнатной квартире (невиданная роскошь!) в казанском Соцгороде, где дома были выстроены таким образом, что с воздуха прочитывалось имя вождя - Сталин.
Дороже золота
В 1987-м вышел в свет роман Даниила Гранина «Зубр» - о выдающемся советском биологе и генетике Н.В. Тимофееве-Ресовском. Вот уж кто мог претендовать на роль иностранного суперагента. Подумать только, двадцать лет ученый жил и работал в Германии, а его не расстреляли! Настолько ценными были его исследования. От него живого пользы было больше, вот и сослали в «шарашку» в Челябинскую область.
Книга воронежца Мартынова, где несколько страниц посвящено Моржу, появилась на год позже. Да, это было время «зубров» и «моржей», личностей в науке. Люди, обладавшие обширными знаниями, блестящими способностями и чувством высочайшего долга, творили, как бы пафосно это ни звучало, во имя страны, строящей коммунизм. Любовь была безответная, Родина-мать зачастую оставалась к ним равнодушной.
Удивительное было поколение наших родителей. Откуда столько силы духа, цельности, жажды знаний, максимализма и аскетизма? В 1930-м моя мама поехала в Москву учиться в Коммунистический институт журналистики (КИЖ) с одним фибровым чемоданчиком, в синей сатиновой блузке и холщовой юбке. В
1933-м пятнадцатилетний Поля Сопко пешком добрался из Себежа  в Москву в галошах на босу ногу и единственном «домодельном» костюме. Через полгода учебы в Химическом техникуме, когда на штанах не осталось места для заплаток, юноша отправился на разгуляевскую толкучку. «Наконец сторговал добротные синие галифе, почти новые, из плотной шерсти - мечта кавалериста, - пересказывает эту историю Игорь Борисович Серавкин, - но и студенту техникума тех времен вполне сгодятся. Радостный вернулся в общежитие и - о, ужас! - обнаружил, что базарные «жучки» подсунули вместо «мечты кавалериста» невообразимую рвань».
Детство Павла, точнее Поли, как называли его в семье (в метрике он был записан Палладием, по имени святого, чья память отмечалась как раз в начале июля) прошло в деревне Большие Шуты на юго-западе Псковской области, недалеко от старинного города Себежа, который в прошлом не раз захватывался Речью Посполитой и вновь возвращался  России.
В 1964-м семья Сопко в полном составе поехала в Себеж, где жил Анин дед - Филипп Емельянович Сопко, высокий, осанистый старик, острый на язык, с ехидцей. Тогда ему было хорошо за восемьдесят. Внукам он показал все, что мог: и чудные берега Себежского озера, и Замковую гору - место, где находилась пограничная крепость, защищавшая порубежье от польско-литовских войск, и остатки Батареи - сам Петр I строил здесь укрепления, и уцелевшую колокольню Христорождественского храма XVI века, и  польский костел бывшего монастыря цисцерцианок. Еще дедушка водил их к Святому источнику. Что особенно поразило Аню - над источником был установлен большой деревянный резной крест с иконкой Богородицы. Подобного она еще не встречала. Сходили туда, где раньше стояла родная деревня отца. Большие Шуты в войну сожгли немцы, были видны прямоугольники фундаментов, кое-где торчали обломки стен, сложенных из дикого камня. Павел Филиппович нашел остатки отчего дома и узнал старую яблоню, когда-то росшую у порога.
Местные жители называют Себеж небесным местом на земле. Да не удержал Павла-Палладия легендарный озерный край. Со временем самыми прекрасными пейзажами стали те, где он изучал залежи дорогих для него минералов. Хотя никто не возьмется утверждать, что пирит и халькопирит, они же - медный колчедан, отличаются особой красотой. Металлическим золотистым блеском, на неопытный взгляд, куски колчедана походят на золотые самородки. Еще во времена калифорнийских старателей пирит прозвали «золотом дурака». Но для Павла Филипповича колчеданные руды были куда дороже золота, тем более, что кроме меди, цинка и многих других металлов они содержат и золото в промышленных количествах.       
Любимая женщина у него была одна-единственная на всю жизнь. «День Победы 1945 года и прадедушка, и прабабушка встречали в Москве, на Красной площади, рядом с институтом, - написал в школьном сочинении Анин внук Юра. - Только тогда они еще не были знакомы, а встретились и поженились три года спустя». Лидочка Наровчатова (советский писатель и литературовед Сергей Наровчатов - ее двоюродный дядя) была студенткой того же геологоразведочного.
Первым обратил на нее внимание другой аспирант, друг Павла: «Ох, до чего красивые глаза у этой девушки!» Все они тогда были соседями по общежитию на 2-й Извозной близ Киевского вокзала в Москве. В апреле 1948-го Лида и Павел познакомились, в мае он уехал в экспедицию на Западную Украину. Писал пылкие письма. Вернувшись осенью, заявил с порога: «Все, женимся». Лидочка стала лепетать, что ей еще рано, нужно бы институт закончить. Тут он выложил последний, убийственный аргумент: «Я уже договорился об отдельной комнате».
На первых порах он ласково называл ее «несмышленышем». Ну, правильно: ему 30, ей 22, он - фронтовик, она - вчерашняя школьница. В 1951-м, уже с Аночкой, уехали в Воронеж. Лидия Николаевна тоже преподавала в университете, вела картографию, хотя и была по диплому инженером-гидрогеологом. В экспедиции ездили вместе, были на Саянах, Алтае, в Казахстане. В 1951-м родился Виктор, в 1957-м Дмитрий. Теперь Павел Филиппович отправлялся в поле один, разлучались порой надолго. В Уфе Лидия Николаевна работала в минералого-петрографической лаборатории Геологоуправления. А когда после Тулы вернулись в Уфу, стала петрографом в «Башкиргеологии». С этой должности ушла только в 1997 году, в 71 год.
Жену Павел Филиппович обожал и старался исполнять все ее желания. Аня рассказала мне потрясающую историю. Когда в 1967 году он в составе группы советских специалистов уезжал в Иран, Лидия Николаевна попросила привезти ей колечко с персидской бирюзой: «Если это, конечно, недорого, Павлуша». В Тегеране Павел Филиппович зашел в ювелирный магазин и оторопел от цен на бирюзу. Приглядевшись, понял в чем дело: голубые камни в изобилии сочетались с бриллиантами. Разговорился по-английски с хозяином мастерской, добродушным толстяком, совсем не восточного облика. Слово за слово, и выяснилось, что ювелир - самый что ни на есть русский, и не просто русский, а туляк! Еще мальчиком занесло его к персам послереволюционным ветром.  Павлу Филипповичу он изготовил изысканный золотой перстень с крупной бирюзой безупречно лазурного цвета - настоящее произведение искусства. «Мама знала, что просить, - говорит Аня, - ведь бирюза, по поверьям, охраняет любовь».   
Многие, наверное, слышали, что сотни миллионов лет назад в наших краях шумел и плескался древний океан, или, как его называют геологи, Уральский палеоокеан, действовали вулканы. В глубинах Земли кипела и рвалась наружу огненная магма, которая, остывая и затвердевая, образовывала в земной коре и на поверхности магматические горные породы. С ними-то и связаны знаменитые южноуральские медноколчеданные месторождения. О том, что рудоносные породы своим происхождением обязаны вулканам, первым заговорил наш великий земляк Александр Николаевич Заварицкий. Еще в 1946 году, когда Павел Сопко учился в аспирантуре, Заварицкий возглавил вторую крупную экспедицию на Камчатку, где уже пять лет работала вулканологическая станция АН ССР, основанная по его инициативе. Заварицкий работал и на Урале, и на Камчатке, и в Армении - там, где есть рудные залежи. Но интерес к вулканологии у него появился после изучения вулканогенных пород и колчеданных месторождений восточного склона Урала.
Сопко хорошо знал работы Заварицкого, даже был лично с ним знаком. Идеи и труды Заварицкого давно стали классикой мировой геологической науки. Они оказали огромную помощь в открытии новых месторождений последующим поколениям специалистов, в том числе и приверженцам научной школы Сопко. Под руководством Павла Филипповича его сотрудники провели специализированное изучение магматизма Башкирского Зауралья, а также сравнительный анализ структур рудных полей колчеданных месторождений Южного Урала. «Последняя тема объединила большую часть сотрудников сектора геологии и рудных месторождений. В ее постановке и выполнении проявились сильные стороны П.Ф. Сопко - исследователя и организатора науки, - пишет в своих воспоминаниях Серавкин. - Систематическое картирование месторождений и палеовулканических объектов заложило основу будущих многолетних исследований колчеданоносных районов Башкирского Урала и явилось отличительной чертой школы П.Ф. Сопко».  
В камеральный период шла обычная кабинетная работа: обрабатывались материалы, писались отчеты, готовились публикации. Проходили совещания, заседания, конференции, на которых, к удивлению ребят, шеф преображался: душевный, добрый человек исчезал, а вместо него появлялся зануда, говоривший менторским тоном и проявлявший барские замашки. Потом поняли: таким образом Павел Филиппович защищался от нападок оппонентов, не давал повода для чьей-либо фамильярности.
 Настоящий геолог уже осенью начинает мечтать о поле. Павел Филиппович часто повторял: «Пока ты ездишь в поле, хоть это уже и тяжело, ты живешь полной жизнью». Где только ни бывал он со своими учениками - на Камчатке, Курилах, в Приамурье, Сибири, на Северном Урале, в Средней Азии и Армении. Для армянских геологов Сопко был признанным знатоком месторождений Кавказа, они ценили его очень высоко. Каждый раз возвращался с Кавказа, насквозь пропахший горным воздухом и южными плодами. К бурной радости домочадцев, ставил в прихожей высокую, с крышкой, плетеную корзину, полную отборных мандаринов, винограда, груш.
Молодые ученые из Уфы провели в Армении два полевых сезона. Нужно было сопоставить условия формирования колчеданных месторождений Урала, Малого Кавказа и Рудного Алтая. Эта работа имела большое значение прежде всего для самых близких учеников - Саши Бобохова, Игоря Серавкина, Саши Косарева, Делира Салихова, ставших кандидатами и докторами наук.
Игорь Борисович нет-нет да и вспомнит какой-нибудь из полевых сезонов с Сопко. В маршруте где-нибудь на закате дня ученики-сотрудники с тяжелыми от образцов рюкзаками еле тащатся, поглядывая в сторону лагеря: хочется есть и передохнуть у костра. Но «Павло» (так студенты называли профессора в Воронеже), чуть прихрамывая, обманчиво неторопливым шагом идет вперед и вперед, отбирая новые образцы.

***
Скоро будет тридцать лет, как Павел Филиппович ушел из жизни. Жена все эти годы свято хранит его память.
Виктор трагически погиб в 1973-м, не успев закончить института. Дмитрий Павлович после МАИ работал в КБ «Молния», теперь с головой ушел в книгоиздательский бизнес. Анна Павловна все такая же, как восемнадцать лет назад. Составляет кроссворды, переводит научные статьи. Недавно в одном из журналов появились ее переводы на английский язык любовной лирики Мажита Гафури. А еще она увлеклась краеведением, пропадает в архивах, читает старые газеты и книги. В каждом номере газеты «Уфимские ведомости» печатаются «раскопанные» ею материалы из «Ведомостей» губернских, историческими сведениями она щедро делится со всеми.

Рашида Краснова