 |
РУБРИКА "450"Загадочный Зефиров
 Мы повалкой все улеглись в одной кибитке. Не знаю, долго ли я спал, но внезапно был пробужден каким-то страшным рокотом.
Я вышел из кибитки. Сердито грозное небо смотрело на присмиревшую землю. Ярко блистала молния на северо-восточном небосклоне, озаряя минутным блеском своим гладкую поверхность реки и вершины гор, покрытых дремучим лесом. Страшно раскатывал гром бурные шары свои по колеблющемуся небу. Ночь была грозна, но тиха, как минута перед смертию; ветер не смел шевелить верхи столетних осокорей, но дико ревел сердитый медведь в глубине лесов. Потом все смолкло, все стихло; ворон, кажется, боялся пошевельнуть черным крылом своим; могучий беркут, засев в скале, не трогал птиц, приютившихся близ гнезда его.
Природа! как высока, как величественна красота твоя, - думал я, прислонясь к дверям кибитки, и в благоговейном трепете смотрел на эту чудную картину. Я хотел подойти к берегу реки Белой, но вдруг ослепительная молния зажгла все черное небо, с треском грянул гром, земля дрогнула, и высокая ветла запылала на берегу Белой. Вслед за этим, крупный дождь ливнем полился из разряженной тучи; испуганные табуны во всю прыть неслись к кочевью, все проснулось в страхе. Я вошел в кибитку. Старшина молился.
Чрез час тяжелые тучи пронеслись на юго-запад. Гром уже глухо рокотал в отдалении. Заря лентой опоясала восток; обрадованный жаворонок первый понесся под облака приветствовать приближающееся солнце; в лесу раздались трели соловья, и все оживилось, все расцвело.
Это отрывок из литературно-этнографического очерка Василия Зефирова "Поездка на кумыз", напечатавшего в газете несколько любопытных зарисовок о жизни башкир. Странное дело: многие о нем слышали, часто цитируют, главным образом по книге "Башкирия в русской литературе", составленной Муратом Галимовичем Рахимкуловым (честь ему и хвала!). Зефиров упоминается также в "Истории Уфы". Но подробностей никаких, кроме того, что он был преподавателем Уфимской духовной семинарии. Ни дат его жизни, ни тем более портрета (привычной фотографии еще не было, дагерротипы были ред-ки).
А ведь фигура-то интересная, узнать хочется больше! Зинаида Ивановна Гудкова подсказала, что был Зефиров преподавателем словесности. Все правильно: слог его явно тяготеет к цветистости романтической литературы, а в самом очерке присутствуют стихотворные рассуждения на тему о злой судьбе и бренности всего сущего.
К счастью, по всему очерку разбросаны мелкие биографические данные. Если свести их воедино, получается вот что. Василий Зефиров - уроженец Казани, там же получил образование, обзавелся семейством. Лет в тридцать или чуть больше - то есть родился он в середине
1810-х годов - заболел чахоткой, в конце апреля 1847 года по совету врачей уехал в Башкирию на кумыс. Здесь он прожил на кочевке два месяца, поправил здоровье и подыскал себе потом должность в Уфе.
В "Оренбургских губернских ведомостях" печатался он без гонорара, по зову души и неистребимому писательскому зуду.
…Наконец достиг я цели своего путешествия, приехал в 7-й башкирский кантон. Подъезжая к бедной башкирской деревне, я думал встретить кантонного начальника как представителя того нелюбезного, невежественного народа, которого видел я на пути, - и жестоко ошибся. Доброе лицо кантонного, умные глаза и приветливость уничтожили мое предположение. Прочитав письма и поняв из них, что я больной и приехал из Казани лечиться башкирским кумызом, он ласково взглянул на меня и сказал:
- Так вы мой кунак, - прошу покорно; я рад. Надеюсь, или, по крайней мере, искренне желаю, чтобы вы простились с нами в лучшем положении, чем вижу вас теперь.
Я благодарил кантонного, который между тем приказал подать самовар. К чаю подали лепешечки, или лучше сказать, русские аладьи, плавающие в масле, и еще, в виде орехов, сдобные шарики, которые очень мне понравились. Чай разливал сам кантонный и пил его до чрезвычайности густой. Вскоре после того кантонный предложил мне выпить довольно большую чашку кумызу. Я принял, отведал и остановился. Кантонный смотрел на меня, улыбаясь.
- Что, не нравится? - спросил он.
- Нет, не то, чтобы не нравился, но я соображаю вкус этого питья с тем, которое мне случилось пить в проезд мой у Башкирцев.
- Вы, верно, говорите о нашем айряне; но тот делается из кислого коровьего молока и употребляется вместо квасу.
- А этот из чего?
- Выкушайте прежде на доброе здоровье; это ваше будущее лекарство - наш кумыз.
В глубине души призвав благословение Божие, я выпил чашку залпом и молча передал кантонному.
- Видно, что кумыз наш вам нравится, а это добрый знак. Я видел русских, которые без отвращения не могли пить его сначала, при мысли, что он делается из кобыльего молока и даже в кобыльей шкуре, - прибавил он, смеясь. - Это отвращение вредило им.
- Что кумыз делается из этого молока, я знал и прежде, но что значат последние слова ваши?
- Вот видите: башкирцам неудобно возить с собою по полям кадки, бочки и тому подобное; их заменяют у нас турсуки, сшитые из лошадиных кож. В этих турсуках большого размера, называемых сабами, заквашивается кобылье молоко, и чрез ночь выходит кумыз - наше шампанское.
- Шампанское не имеет такой кислоты, - заметил я.
- Затем и не дает такого здоровья, - отвечал кантонный.
Чрез час после обеда мы вышли с ним на двор, на котором раскинуты были две кибитки. Кантонный просил меня войти в одну из них и отдохнуть, если хочу; а сам отправился в свою канцелярию.
Вид кочевого удобства и даже роскоши встретил я при входе в кибитку. На полу была зелень, еще не совсем помятая; по сторонам раскинуты кошмы, покрытые коврами; на них длинные, огромные пуховые подушки. На стенах, или вернее, на переплетенных друг с другом крашенных палках, сведенных к верху шатром и одетых извне белыми кош-мами, развешаны были сабли, седла, узды, луки и колчаны со стрелами. Все имело блестящую наружность. На небольшой скамейке стояла полоскательная чашка, покрытая белым полотенцем, которых, кстати сказать, висело множество в разных местах кибитки, и все они были на концах вышиты красным шелком. Не видя ни одного стула, чтобы присесть, я расположился на ковре и с любопытством осматривал этот невиданный дотоле мною будуар азиятского вкуса, неги и наслаждения.
Будут у нашего кумысника и другие впечатления, которыми он поспешит поделиться с читателями: башкирские скачки и борьба с бросками через голову, пение "баллады" о батыре Салавате, соколиная охота на уток и гусей, рассказы башкирца Джантюри о французской кампании, славном городе Париже и храброй жене, разделившей с ним тяготы похода. Он удивится конским черепам, развешанным по заборам, и узнает, что это делается от сглазу. С восхищением опишет парадный наряд старшины - два шелковых халата, бархатный пояс, осыпанный крупными сердоликами, кинжал в богатой серебряной оправе с бирюзой. Добросовестно расскажет о вещем озере Убырь-куль, которое высыхало в знак грядущих бед и вновь наполнялось водою. И искренне будет повторять:
…Что за приволье для взгляда, что за разгул для души мыслящей! На каждой полуверсте сто разнообразных видов, один другого привлекательнее, один другого заманчивее. Слабо перо мое выразить это разнообразие флоры, каким обогащено раздолье степей Башкирии; одна группа цветов привлекательнее другой; а воздух, воздух - самый благо-творный и целебный. Зачем отправляться в Италию? Там знойный и палящий жар; отправьтесь на май и июнь месяцы в Башкирию, и вы этого избегнете. В Италии услаждают вас более искусства, а здесь доставит удовольствие одна девственная, очаровательная природа! Чем дальше едешь, тем еще дальше хочется ехать.
Последние публикации Василия Зефирова в "Оренбургских губернских ведомостях" датируются 1853 годом. Выздоровел ли он окончательно и вернулся в родную Казань или чахотка оказалась сильнее, не знаю.
Анна маслова |
|
 |
