Маэстро и девушка из Ядрина

1890-го и который спас его от холодов - подарил пальто, перед столоначальником и его замечательной женой - у них он снимал комнату. Но оставаться больше не мог. Надоело сидеть в земской управе, изнывая от безделия и тяжелых обедов. Как в чеховском "Ионыче", прочитанном уже позже, лет семь спустя в приложении к "Ниве", - все, что поначалу в губернском городе показалось свежим и новым, обернулось скукой и разочарованием. А главное - это "ощущение гнетущей тоски о театре".
Накануне он взял в управе ссуду в 15 рублей, купил "четверку" табаку. Сказать об отъезде хозяевам квартиры духу не хватило. На рассвете отправился на пристань. "В 7 часов утра я уже сидел на пароходе, терзаясь тем, что взял в управе сумму, которую едва ли сумею возвратить".
12 марта 1936 года (во время гастролей в Японии и Китае) в Харбине в отеле "Модерн" Федор Иванович встретился с Михаилом Нейбергом (по некоторым другим источникам - Найбург), еще одним своим коллегой по первому театральному сезону в Уфе. С Михаилом, так же как и с Пеняевым, он приехал из Казани, и первые дни юноши жили вместе на квартире у какого-то музыканта. Они долго, по-русски, пили чай и вспоминали молодость. Недомогавший Шаляпин изрядно повеселел и был растроган разговором. По свидетельству очевидцев, от других частных встреч артист категорически отказался, кроме как лишь с актрисой Екатериной Корнаковой-Бринер. Если с Нейбергом он мог говорить о любимой Уфе, то с "Катюшей" словно возвращался в дорогую его сердцу Москву. Кажется, у Тэффи: "Пыль Москвы на ленте старой шляпы я как символ свято берегу…". Шаляпин тосковал по родине и был благодарен случаю, сведшему его со старыми знакомыми.
Уфимский период 1890-1891 годов подробно описан в книгах "Короля певцов" - "Страницы из моей жизни" и "Маска и душа". "В Уфе я уже вдохнул пыль кулис, - пишет Федор Иванович, - уже узнал завлекающий гул зала перед поднятием занавеса и, главное, свет рампы, хотя в то время она состояла всего из двенадцати керосиновых ламп… В этот первый мой сезон я спел Феррандо в "Трубадуре" и Неизвестного в "Аскольдовой могиле". И успех окончательно укрепил мое решение посвятить себя театру".
До революции почти ежегодно в Москву приезжал знаменитый итальянский тенор Анджело Мазини. Голос у него был отменный, но в операх он пел как на концертах, совершенно игнорируя партнеров, что очень раздражало зрителей и невыгодно отражалось на художественном восприятии произведения. Мазини, вероятно, считал, что с его выдающимися вокальными данными достаточно лишь петь. Симпатии же петербуржцев были на стороне тенора из Мариинского театра Николая Фигнера (брата шлиссельбургской пленницы), который и пел чудесно, и вживался в образ, чего до него никогда на русской оперной сцене не было. Манера итальянца была тогда свойственна большинству исполнителей. И только с появлением Шаляпина в опере установился закон: быть не только певцом, но и артистом.
Об этом рассказывает в своих "Записках писателя" основатель известных литературно-музыкальных "Сред" Николай Дмитриевич Телешов. "Это был человек высокоодаренный самой природой, - описывает Шаляпина Телешов, - высокого роста, статный, стройный, к которому шли всякие костюмы - и парадный фрак, и будничная русская поддевка, и простой пиджак, и всякое театральное средневековье - разные мундиры, тоги и демонские плащи. В каком бы костюме он ни появился, он был всегда великолепен. Во всех гримах, которые он сам себе намечал, он умел выявлять самые существенные черты того, кого изображал на сцене… Не говоря о том, что это был великий артист, всецело обязанный всеми достижениями только самому себе, он был еще, между прочим, и скульптор, и художник, хорошо рисовавший эскизы для своих разнообразных гримов".
Желание глубоко вникнуть во внутренний мир своих героев, в психологию образов, нарушить трафареты и легковесность было так велико, что Федор Иванович не стеснялся советоваться по поводу Годунова и Грозного со знаменитым историком Василием Осиповичем Ключевским.
Когда Телешов впервые увидел Шаляпина, тот уже пел в Большом театре, в 1899-м он покинул Частную оперу Саввы Мамонтова. "Во всяком случае, это был юнец, с очень светлыми волосами, с бесцветными бровями и такими же ресницами, со светлыми глазами". Почти такой же, как в Уфе лет восемь назад, но одет с иголочки - "он в высоких сапогах и в легкой черной поддевке, великолепно сшитой из тонкого трико, поверх белой русской рубашки с поясом". И лицо - вдохновенное, строгое, уже овеянное славой. "Какая была в нем кровь? - вопрошал Иван Бунин. - Та особая северно-русская, что была в Ломоносове, в братьях Васнецовых? В молодости он был крайне простонароден с виду, но с годами все менялся и менялся… Толстой, в первый раз послушав его пение, сказал: "Нет, он поет слишком громко". В Шаляпине было слишком много "богатырского размаха", данного ему и от природы, и благоприобретенного на подмостках".
На "Средах" Федор Иванович познакомился с Горьким. Выяснилось, что в юности они в одно и то же время работали грузчиками в Саратове. А в Казани Шаляпин был сапожником, Горький - пекарем. "И я, и он, - говорил Шаляпин, - по воскресным дням принимали участие в кулачных боях с татарами на замерзшем озере". Оба хотели попасть в театр. Горького приняли певчим, а Шаляпина забраковали.
Разве можно после этого забыть Уфу, пригревшую его и признавшую как артиста? В газете "Русское слово" за 3 января 1912 года были опубликованы письмо Шаляпина и отчет о концерте, данном 26 декабря 1911 года в пользу голодающих. Сбор дал
16523 рубля. И Федор Иванович просит послать деньги в шесть губерний. На первом месте в этом списке - Уфимская земская управа, которой он в свое время задолжал 15 рублей.
А до того, 16 марта 1901 года, перед своим первым выступлением в Ла Скала он снова вспомнит Уфу: "…Начался спектакль. Я дрожал так же, как на первом дебюте в Уфе, в "Гальке" (опера Монюшко - Прим. автора), так же не чувствовал под собою сцены, и ноги у меня были ватные. Сквозь туман видел огромный зал, туго набитый публикой…".
В сезон 1896-1897 годов он мысленно возвращался в Уфу каждый раз, когда видел обворожительную Елену Яковлевну Барсову-Цветкову. Ее серебристое лирико-драматическое сопрано проникало в душу. В 1889-м семнадцатилетняя глумилинская красавица уехала в Москву, потому-то они и разминулись. Ведь могли петь вместе еще в Уфе. На сцене мамонтовского театра они были партнерами в "Фаусте", "Иване Сусанине", "Русалке", "Евгении Онегине", "Псковитянке", "Князе Игоре". В оперном театре Сергея Зимина выступали оба, только в разные годы.
Скандал вокруг "хрипнущей птички"
В июле-августе 1927 года в большевистской прессе вокруг имени великого певца разразился скандал. Это была настоящая травля. Наконец появился повод расквитаться с артистом за то, что он остался за границей во время гастролей 1922 года. Теперь Шаляпин был лишен гражданства и звания первого народного артиста Советской республики, присвоенного ему 19 октября 1918 года в Мариинском театре, где давали "Севильского цирюльника" с его участием для матросов и судовых команд Балтийского флота. Его объявили "хамелеоном" и "ренегатом", предателем интересов пролетариата, белогвардейцем и контрреволюционером. "Десятипудовой хрипнущей птичке стало тошно на русской равнине", - язвил Михаил Кольцов. Ему вторил Маяковский: "Тот, кто сегодня поет не с нами, тот - против нас". За что же Федора Ивановича?
Факты были подтасованы, краски сгущены. На самом деле все было так. В Париже Шаляпин, как всегда, много трудился и успешно зарабатывал. Сумел для своей большой семьи купить хорошую квартиру, в честь чего решил заказать молебен. Отправился в православную церковь. Там во дворе он увидел голодных, измученных русских женщин с детьми, просящих подаяние. Его так кольнуло, ему стало так стыдно, что он тут же вытащил пять тысяч франков и передал их священнику отцу Георгию Спасскому для оказания помощи бедствующим эмигрантам. Это-то и было воспринято советскими властями как помощь белоэмигрантскому движению под прикрытием благотворительности. "Поехал за длинным рублем, - писали газеты наперебой, - об искусстве и не думает, только о собственном благополучии".
Сам Шаляпин узнал обо всем лишь пару месяцев спустя, находясь в какой-то европейской столице. До утра, как безумный, бродил по незнакомому, чужому городу и рыдал. Об этой страшной ночи в своей жизни он написал старшей дочери, Ирине Федоровне - единственной из его детей, оставшейся в России. В 1965 или
1966 году Ирина Шаляпина-Бакшеева, актриса театра имени Моссовета, показала это письмо приехавшему из Уфы Борису Яковлевичу Торику. Познакомились они при следующих обстоятельствах.
Борис Торик, художник и певец, появился в Уфе в начале 60-х, был принят в Башкирский театр оперы и балета, где стал петь все шаляпинские партии. Город его очаровал своей стариной и музыкальностью. Как и во времена сосланного сюда в 80-е годы
XIX века русского писателя Сергея Яковлевича Елпатьевского, пораженного любовью уфимцев к музыке, из окон домов лились прекрасные звуки. Конечно, то была не живая игра на скрипке или фортепиано, а крутились виниловые долгоиграющие пластинки. То, что слышал Борис Яковлевич, ласкало слух. Несомненно, у жителей этого города был вкус! Было ощущение, что всюду витает шаляпинский голос, над улицами плыла нежная печаль "Элегии" Массне. Фирма "Мелодия" выпустила комплект грампластинок "Искусство Шаляпина", приложенный к нему текст был написан Ираклием Андрониковым. Это был бесценный подарок советскому народу. Еще были живы те, кто слышал и видел Шаляпина, свою любовь и восхищение они сумели передать детям или ученикам. Конечно, молодежь старалась с пониманием относиться к привычкам "предков", но существовала по своим законам: в середине 60-х появились первые "битники", по ночам слушавшие подпольно переписанные песни "Beatles", хрипло звучавшие с ламповых магнитофонов. Мальчики и не подозревали, что запрещенная музыка тоже станет классикой, а пока просто было что-то ужасно притягательное в этом "Please, please me", приятно диссонировавшем с "Блохой" и "Двенадцатью разбойниками".
Торик перезнакомился со многими журналистами, поэтами и краеведами. Областные газеты с удовольствием печатали его рисунки - в основном это были портреты башкирских артистов и гастролеров. За годы жизни в Уфе сделал их сотни, а может, и больше. Когда узнал о том, что первый бенефис Федора Ивановича состоялся в Уфе, загорелся идеей - установить на здании бывшего Дворянского собрания мемориальную доску. В то время он уже был заместителем председателя Башкирского отделения Всероссийского театрального общества (ВТО). На заседании правления он выступил с этим предложением. Все поддержали, а самому Борису Яковлевичу поручили написать письмо - как можно убедительнее - и отнести его в обком партии.
Даже через сорок лет вопрос об увековечении памяти гениального артиста, несмотря на пластинки, воспоминания в литературе, знаменитый двухтомник "Шаляпин" и юбилейные вечера, вызывал у партийного руководства необъяснимые негативность и недовольство. Правда, тогдашний секретарь по идеологии Файзулла Валеевич Султанов встретил приветливо, обещал помочь и познакомил с женщиной - инструктором по культуре, которую попросил подготовить материалы для бюро обкома. "Да, конечно, - согласилась дама, почему-то все время оглядываясь по сторонам. - Только мне сперва нужно это обсудить, кое с кем посоветоваться. Зайдите через неделю". Прошла неделя, пролетел месяц, два, полгода, год, полтора… Торик все не мог понять, с кем она так долго советуется. Он попал в щекотливое положение. По линии ВТО разыскал Ирину Федоровну по телефону и уже поспешил ее обрадовать: ему казалось, что установка доски - дело в принципе решенное. Потом она сама позвонила, плакала в трубку и говорила, что вся заграничная родня в восторге и не сомневается, что Уфа - самое желанное место для увековечения памяти Федора Ивановича. Вспомнив все это, Торик не на шутку рассердился и снова отправился в обком. "Боязливая ты моя", - внутренне пропел Борис Яковлевич, распахивая дверь кабинета, и тут же выпалил: "Я тут подготовил письма Шолохову, Тихонову, Козловскому… (перечислил с десяток громких фамилий), уверен, что в "Советской культуре" разразится бурная полемика, и мы с вами окажемся в самом плохом месте". Проходит два дня, вечер, идет спектакль. То ли "Русалка", то ли "Царская невеста", то ли Мельника пел, то ли Собакина, только помнит, что в бороде был. Вызывают к телефону: "Срочно! Из обкома". И слышит он до боли знакомый голосок: "Борис Яковлевич, вы еще те письма не отправили? - "Нет, но уже заклеил конверты". - "Пожалуйста, не отправляйте. Во вторник на бюро будет рассматриваться Ваш вопрос". На бюро первый секретарь Нуриев Зия Нуриевич с жаром воскликнул: "Это же здорово, товарищи!". Похоже, до этого ему никто не докладывал об инициативе ВТО. Вот так появилась мемориальная доска. Открывали ее 6 февраля 1967 года. Торопились - на всякий случай. Решили делать мраморную. Где взять деньги? Нашли самого "малоимущего" актера - Олега Николаевича Полянского, заставили написать заявление о материальной помощи, он получил
50 рублей (по тем временам большие деньги), Торик тут же их забрал и поехал в мастерскую.
На открытие приехала Ирина Федоровна, сияла от счастья. Народу было море. Страстный поклонник Шаляпина - Иван Семенович Козловский приехать не смог, хотя, говорят, очень хотел.
После торжественной церемонии была подана "Победа". Ирина Федоровна в сопровождении краеведа Георгия Федоровича Гудкова, Торика, Полянского и других поехала на проспект Октября, где в одной из хрущевок доживал век столетний Константин Иванович Горюхин, когда-то служивший  с будущим великим артистом в земской управе. Ирина Федоровна смотрела на него как на чудо. "Надо же, Федька-то как прославился", - умилялся старичок. Благодаря знакомству с ним краеведы установили местонахождение дома на Гоголя, 1, в котором Шаляпин снимал комнату.
Галина Александровна Бельская, с начала 1990-х годов возглавившая в Уфе шаляпинское движение, в свое время узнав о Горюхине, обрадовалась как ребенок. Для нее была важна каждая мелочь, каждое имя, связанное с личностью ее кумира.
Этот долгожитель стал одной из существенных частичек ее мозаичного полотна "Шаляпин и уфимцы". Девять месяцев жизни артиста в нашем городе она восстанавливала чуть ли не по дням.
Борис Яковлевич давно живет в Омске, он - профессор государственного университета им. Ф.М. Достоевского. Часто бывает в Уфе, здесь остались друзья. Пока была жива Галина Александровна, наведывался к ней на Ленина, 72, в угловой подъезд. На этом месте в начале прошлого века стояла маленькая каменная Леонидовская церковь. Квартиру они с Юрием Андреевичем получили от агрегатного (161-го), где прошла ее первая жизнь - заводской девчонки.
Бордовое пальто
В апреле 1991 года - в столетие дебюта "великана сцены" - в Уфе с блеском прошел Первый фестиваль оперного искусства "Шаляпинские вечера". Мысль о его проведении зародилась в 1990-м на одном из заседаний республиканского общества краеведов. Разговор о том, что дату стоит отметить как можно грандиознее, начала Валентина Александровна Воеводина, ее поддержали Владимир Анатольевич Скачилов и зам. председателя Башкирского отделения Советского фонда культуры Назип Василович Набиуллин. Было решено разработать программу, посвященную жизни и творчеству певца, и назначить руководителя. Выбор пал на активистку фонда Галину Бельскую.
"Еще до войны я часто встречал ее в театре, она не пропускала премьер и концертов, - вспоминает Назип Василович. - Заядлая театралка, любительница оперы, энергичная, хваткая. Решили, что она справится. Бельская охотно согласилась, она рвалась в бой. На пенсии, свободного времени много. Сразу отправилась к Радику Гарееву. Замечательный певец был тогда директором театра оперы и балета. Вместе они и придумали этот фестиваль, а в начале 1991 года к ним присоединился новый главный дирижер Валерий Игнатьевич Платонов. За опытом мы отправили Галину Александровну в командировку в Москву и Казань".
Бельская впервые отправилась в Казань за казенный счет. Туда на Шаляпинские фестивали она ездила и раньше, но какой ценой! На пенсию не разгуляешься, бывали дни, когда ее рацион состоял из батона и мороженого (дешево и сладко).
Иногда к ней присоединялась сестра Руфина. Любовь к театру была у них в крови. Родились обе в городе Ядрине. "Мои земляки, жители маленького, в три тысячи душ, уездного городка Ядрина, притулившегося на берегу уютной реки Суры, с лиричными берегами и с лучшей в мире "сурской стерлядью", говорят: "Я - волжанин!", - писал выдающийся русский актер Николай Дмитриевич Мордвинов. - Но перелистаем несколько страниц из истории города в обратном порядке, и мы встретим строки предания, говорящие о том, что на заре истории горожане лили для Пугачева ядра, отчего якобы и произошло название города, и что были они примерно наказаны царским правительством, и что после этого в городе "воцарилась тишь да гладь да божья благодать". Типичный провинциальный городок старой Руси, оживляемый небольшим количеством интеллигенции да учащимися реального училища и женской гимназии".
В начале 20-х ядринская барышня Анна Васильевна Зимина занималась в местном кружке, где ставились спектакли к революционным праздникам, антирелигиозным и прочим кампаниям. Руководил им назначенный военкомом молодой человек, служивший до этого в Красной Армии, в полковом культпросветкружке. Звали его Николай Дмитриевич. Потом Мордвинов уехал в Москву, стал известным артистом. Анна Васильевна вышла замуж за интенданта Александра Листова. В 27-м родилась Галочка, в 30-м - Руфина. Листова направили в город Советск Кировской области. Жизнь семейная не сложилась, и в 1937-м Анна Васильевна с дочками переехала в Уфу, где ее родная сестра Люба Зимина с мужем Василием Ломакиным выступали в ТЮЗе. Тетя Люба была хорошей актрисой. Девочкам она особенно нравилась в роли боярской дочери в спектакле "Царевна-лягушка". Первое время жили у нее. Галя и Руфина учились в школе, Галя еще бегала в драмкружок при ТЮЗе, тоже мечтала стать артисткой.
Когда началась война, в Уфу приехал 161-й завод. Сначала Галя Листова поработала курьером у директора, потом решила заняться более серьезным делом - пошла в ученицы токаря. Хрупкой от недоедания девочке было нелегко вытачивать детали.
В 90-е Галина Александровна была на заводе и в каком-то цехе обнаружила токарный станок, на котором работала в войну. Узнала родимого по каким-то особым отметинам и щербинкам. "На заводе было холодно, и Галя носила с собой старое бордовое пальтишко, а иногда прямо в нем домой приходила, - вспоминает Руфина Александровна Листова-Малышева. - Придет, снимет, аккуратно сложит возле дверей. Впереди оно лоснилось и блестело, как лаковая кожа, - все насквозь было пропитано машинным маслом. Уж какой тут театр. После войны Галочка поступила в авиационный техникум и закончила его в
1949-м. Снова вернулась на 161-й технологом по холодной обработке металлов".
Война не смогла истребить любовь к искусству, хотя и не оставила особого выбора этим красивым, талантливым и звонкоголосым женщинам, прославившим художественную самодеятельность агрегатного. Галя Листова и пела, и танцевала, и играла в спектаклях. Все на заводе знали обаятельную девушку с тяжелой, золотистой косой и тонюсенькой талией. Влюбился в нее юноша с импозантной внешностью - именно так, по мнению руководителя заводской студии, профессионального актера Михаила Леонидовича Кондратьева, прославившегося ролью Ленина на сцене Республиканского русского драматического театра и в кино, должны были выглядеть иностранцы и расхитители социалистической собственности. Юра Бельский с удовольствием играл всех отрицательных персонажей, потому что видел: это нравится Гале Листовой, ей очень смешно.

Окончание следует.

Рашида Краснова