РУБРИКА "СВЕЖО ПРЕДАНИЕ" Кто услышал раковины пенье
 Окончание. Начало в № 6
Lux veritatis / Свет истины
Живущая в Германии бывшая уфимка Алена Бехер, младшая дочь модной в Уфе в середине прошлого века певицы Каролины Ковальской, вспоминает: «Во времена моего детства мы очень любили играть в «секретики». Помните, каждый в силу своей фантазии составлял композицию из обрывков фантиков, цветов, разных камушков и травинок, прикрывал сверху прозрачным осколком какого-нибудь бывшего окна и засыпал до поры до времени землей с тем, чтобы потом как бы невзначай откопать и удивить своих подружек. Наши «секретики», уверяю, были самые красивые в городе. Потому что мы не пользовались простыми стекляшками. У нас под рукой был иной материал. Наша пятиэтажка, одна из первых в Уфе, стояла вблизи Первомайской площади, склоны которой были сплошь усеяны кусочками разноцветного стекла. Окраска их завораживала: не красные, а скорее алые, не просто зеленые, а изумрудные, медово-желтые, как янтарь, или сияющие переливами ультрамарина. То были частицы расколотых древних витражей. И лежали они там долгие годы - я-то родилась уже спустя несколько лет после взрыва». Ищериков любил наблюдать за ребячьими играми и забавами. С Надеждой Дмитриевной и детьми он жил на Большой Казанской, уже давно ставшей улицей Октябрьской Революции, в доме Разумовых. За садом и огородом - Спасский овраг, самый широкий и глубокий в Малой Репной слободе. Таких природных образований в Старой Уфе было много. Именно овражистость придавала городу особую прелесть, или, как написал в «Очерках Уфы», опубликованных в 1860 году «Вестником Русского Географического общества», путешественник и ученый Александр Пекер, «живописность и отличную физиономию». Он заметил, что овраги, покрытые лесом, огородами, плодовыми деревьями, густою травою, освежают воздух.
В памяти отложились восторженные впечатления о сказочных волнообразных улицах нашего детства, сохранявших исконную топографию города. Идешь по ним - то вверх, то вниз, сладко пахнет цветущим репейником, над соцветием которого завис бархатный шмель, снизу, из ложбины, тянет смородиной, мятой, свежераспиленным деревом… И вечностью.
Спасский овраг начинался на том месте, где сейчас сквер Маяковского, и тянулся до устья Сутолоки. На пологих его берегах росли вековые деревья. Особенностью уфимских буераков было наличие в них родниковых потоков. Вот и по дну Спасского оврага струился не замерзающий зимою ручей. Он обваливал берега и то терялся в заиленных болотцах, то снова выбегал на песчанистую отмель.
Как-то летом, было это до войны, Петр Федорович заметил возле одной такой отмели мальчика лет десяти, который у него на глазах откопал какую-то штуковину. Пригляделись вместе - хорошо сохранившийся небольшой топор особой формы. Отнесли находку в краеведческий музей. Как и думал Ищериков, топорик оказался боевым, XV-XVI веков. Через некоторое время те же любопытные мальчишки выковыряли в овраге «щеку» от пистолета, бывшего в употреблении во времена Ивана Грозного. Тоже сдали в музей. Еще находили человеческие кости, черепа. Все говорило о том, что в эпоху колонизации Башкирии, здесь, на подступах к Уфимской крепости, в которой сидел воевода со стрельцами, пушкарями и казаками, происходили нешуточные бои. Если со стороны крутобережной Сутолоки и широкой Белой крепость была неприступна для вооруженных стрелами и копьями ногайцев, то опасность таилась со стороны Симбирской и Казанской дорог. Поэтому по берегам Уфимки и Белой маячили «вершники» - верховые дозоры, следя за попытками вражеских отрядов переправиться через реку. Обо всем этом Петр Федорович рассказывал юным «археологам», и те жадно внимали ему, а он завидовал им легкой белой завистью - страсть как хотелось самому взять в руки лопату, кисточку и зубную щетку, главные инструменты археолога. Такое перепадало нечасто. Пока приходилось довольствоваться занятиями в бибколлекторе, это он тоже любил. Работа с книгами (они и есть свет истины) и библиотеками приносила радость, и Петр Федорович прекрасно справлялся с ней. Даже оговорившие его коллеги не смогли заставить нашего энтузиаста разочароваться в библиофильских радостях. В апреле 1939-го газета «Красная Башкирия», с которой он сотрудничал как нештатный корреспондент, написала о том, что факты, указанные в 1937-м в статье «Дела и люди бибколлектора», не подтвердились, а сами доносчицы приговорены за клевету к принудительным работам на полгода.
По делам службы, да и просто ради удовольствия Петр Федорович частенько заглядывал в книжные магазины. Помогал комплектовать библиотеку для Дома-музея Ленина, открывшегося в 1941-м. В ту же «Красную Башкирию» писал о букинистических находках, водил дружбу с библиофилами. Пожалуй, самым заядлым из них был некий «преподаватель С.» - так именует его в своих публикациях Ищериков. Мы почти уверены, что им являлся преподаватель пединститута Павел Александрович Сущевский, обладатель одной из лучших домашних библиотек города, коллекционер редких книг. Когда его просили об одолжении дать почитать что-нибудь особенное, он проводил целый инструктаж, как надо обращаться с ценными изданиями.
В 1940-м Ищериков сообщил читателям газеты о том, как С. купил в Белебее два томика стихов Аполлона Майкова, вышедших в Петербурге в 1858 году. «Особая библиографическая ценность книг заключается в надписи на титульном листе первого тома: «Любезнейшему другу Михаилу Ларионовичу Михайлову. На память от автора. 11 апреля 1858 года», - пишет Петр Федорович в своей заметке. - Интересно, что эти книги оказались в Башкирии. Это объясняется, вероятно, тем, что Михайлов, известный поэт 40-60 годов (XIX века), переводчик и революционер, погибший на каторге, был уроженцем Башкирии, имел здесь знакомых. К ним и попадали его книги».
В те годы подробности биографии Михайлова еще не были досконально изучены. На самом деле поэт-революционер, друг и единомышленник Некрасова и Чернышевского, имел здесь не только знакомых, но и близких, родных братьев и сестру, с которыми когда-то круглым сиротой приехал из Илецкой Защиты в Уфу к родственникам матери - князьям Ураковым, представителям киргиз-кайсацкой знати, принявшим в свое время православие. Дед его по отцу был крепостным, в силу грамотности и незаурядных способностей выбившимся в управляющие имением Прасковьи Ивановны Куроедовой (в «Детских годах Багрова-внука» Аксаков переименовал ее в Куролесову), которая ласково звала его Михайлушкой, а потом дала вольную. Отец поэта, Ларион Михайлович, получил статус потомственного дворянина, был в Уфе губернским казначеем, затем управляющим Илецким соляным промыслом.
В творческом наследии Михайлова немало великолепных переводов. Известно, что романс Шумана на стихи Гейне в переводе Михайлова «Во Францию два гренадера из русского плена брели…» юный Шаляпин выбрал для исполнения на одном из концертов в свой дебютный сезон в Уфе прежде всего из-за слов.
А как попали книги на прилавок букиниста, бог его знает. Возможно, от княжеских потомков, продолжавших жить в Башкирии под другими фамилиями. Но это слишком тривиальное объяснение. Может быть, завалялись на полках избы-читальни неизвестно откуда взявшиеся томики «буржуйского», не созвучного советской эпохе поэта. Что же касается дарственных слов, то мало ли в России Михайловых!.. Вот и не узнали в адресате Михайлушкиного внука.
Вообще 30-е, по признанию одного известного советского библиофила, были золотым временем для формирования личных книжных собраний. В те годы рассеялись по частным коллекциям многие культурные ценности: рукописи, картины, иконы, книги. Лучшее оседало в квартирах номенклатуры. В Москве и некоторых других городах появились магазины под странной вывеской - «Распродажа случайных вещей», куда свозились на реализацию остатки конфискованного у репрессированных имущества, в том числе и книги. Было ли такое заведение в Уфе или в Белебее, не знаем. Скорее всего, вещи, награбленные в домах здешних «врагов народа», расходились через комиссионные, книжные магазины и культмаги.
Vestigia semper adora / Всегда чти следы прошлого
После открытия башкирской нефти Уфа стала считаться центром «Второго Баку». Предстояло ее бурное промышленное развитие, жилищное строительство и т.п. В 1940-м еще никто не знал, что все планы сметет война.
Башгеологоуправлению поручили проверить состояние известняковых и гипсовых толщ, залегающих на глубине, на наличие карстовых провалов. За дело взялась карстовая партия, которая летом, в период гидрогеологической съемки, обнаружила новые карстовые участки. До этого были известны провалы на Чертовом Городище, на Воронках, в Пугачевской слободе и Черкалихинском овраге. На этот раз в районе водонапорной башни и метеорологической станции, например, нашли пещеру высотой в четыре метра. Но самой важной находкой сезона для геологов стала большая ледяная пещера, до этого вовсе не известная ни старожилам, ни науке. Знали о существовании двух подобных ледяных пространств в республике: Аскынской в 25 километрах от Архангельского, описанной будущим профессором Георгием Вахрушевым в 1924 году, и большой Кургазакской, исследованной в 1937-м сотрудниками Башгеологоуправления.
Услышав новость, Ищериков, как мальчишка, сломя голову, помчался на место сенсации. Пещера располагалась между Воронками и нефтебазой, 652-м и 653-м километрами. Провалов там было всегда предостаточно, и они угрожали безопасности железнодорожного движения. В 1927-м в тех местах произошел колоссальный провал - в 12 метров глубиной и 42 шириной. Чтобы его засыпать, понадобилось 400 вагонов камня. Потом появлялись небольшие воронки (не зря же разъезд так назвали), и все это было нескончаемой головной болью для железнодорожников. А тут еще вдруг 50-метровая пещера!.. Вот как описывает в газете Ищериков свое посещение царства мрака и холода: «Вход в пещеру представляет из себя узкую и низкую нору, и проникнуть в нее возможно лишь на коленях, согнувшись. При входе туда тело неприятно пронизывает холод и сырость. Но зажженная свеча не тухнет, освещая мрак норы, своды и неровные ноздреватые стены хода. Через четыре метра влезания почти ползком и на ногах, но низко согнувшись; наконец, низкий свод норы кончается, перейдя в высокую пещеру - зал высотою до 6 метров с площадью в 20 квадратных метров. В этом зале чувствителен мороз, несмотря на ватную спецовку; термометр показывает 5 градусов по С. В стене зала чернеет еще одна дыра - это другой, тоже узкий и низкий, ход, а за ним - второй зал. За этими еще два таких же зала, но уже со стенами, сводами и дном, покрытыми льдом, с висящими со сводов сталактитами; термометр показывает 8 градусов, при свете ровно горящих свечей эти ледяные палаты производят неотразимое впечатление. Высота и площадь третьего зала такие же, как и у второго. Четвертый и последний зал по высоте и площади несколько больше.
Чрезвычайное удивление вызывает неожиданно обнаруженная и к тому же живая фауна - мухи необыкновенного вида желтоватого цвета размером в 3 миллиметра (длина тельца). Они, со сложенными на спинках прозрачными крылышками, словно оцепенелые, тесно сидели густыми роями на обледенелых стенах. Их не беспокоил свет близко поднесенных свечей, но от взмахов над роями они вяло слетали со своего места и пересаживались на другое место. Их легко наловить рукой. Вынесенные наружу, в тепло плюс 27 градусов, через 30 минут мухи погибли. Уже имеется предварительное заключение профессора зоологии Одесского университета Кириченко о том, что эти мухи неизвестного вида; их глаза и крылья устроены совершенно иначе, чем у мух известных видов. Ожидается окончательное заключение об этих странных (может быть, реликтовых?) мухах».
Тут же Петр Федорович сообщает читателям «Красной Башкирии» что для осмотра ледяной пещеры приезжали гидрологи управления Куйбышевской железной дороги, а наркомат путей сообщения распорядился пробурить в районе пещеры скважины и залить их цементом. Теперь дорожному полотну не грозило обрушение. Совсем скоро по этому перегону загрохочут составы с тяжелой военной техникой, отправленные с уральских заводов на фронт.
Во время войны Ищериков был в Трудармии. Где именно, чем он занимался, нам неизвестно. Его сын Михаил Петрович припомнил, что на некоторое время отец уезжал в Кармаскалинский район, где на сахарном заводе перебирал свеклу. Значит было это в 1943-м, когда на эвакуированном оборудовании заработало Карламанское производство, прославившееся впоследствии своей знаменитой сгущенкой.
Дома на Большой Казанской было непривычно пусто. Надежда Дмитриевна, всю жизнь работавшая медсестрой, сутками пропадала в госпитале. Незамысловатое хозяйство вела Ольга, успевшая приехать с ребенком из Ленинграда до блокады. Михаил служил в войсках НКВД. Юра, младшенький, пройдя школу подготовки офицеров-пехотинцев, ушел на фронт. Воевал командиром пулеметного взвода. Погиб под Сталинградом, на станции Котельниково, в 1943-м. После отъезда дочери и женитьбы Михаила Петр Федорович и Надежда Дмитриевна остались одни.
Спасением от горьких мыслей и тоски для Ищерикова стала новая работа. В 1945-м Петр Федорович был принят научным сотрудником в Башкирский научно-исследовательский институт истории, языка и литературы им. М. Гафури (с 1951-го
ИИЯЛ). Наконец-то сбылись его юношеские мечты. Ведь ещё в 1909-м по рекомендации секретаря казенной палаты Н.В. Евлампиева его приняли в секцию по изучению местного края Уфимского семейно-педагогического общества. Несколько лет Петя помогал учителю истории Ефремову в обработке всякого рода исторических материалов, в частности, архива Дмитрия Семеновича Волкова, городского головы, чья книга «Погибающий город и изуродованная магистральная линия», вышедшая в 1885 году, способствовала появлению Высочайшего повеления строить великий Сибирский путь от Самары прямо через Уфу, а не в обход города. С изучения волковских документов и началось увлечение Ищерикова краеведением. Занятия в секции явились настоящим университетом, они подталкивали к чтению трудов по истории, археологии и географии. Свое первое сообщение на одном из заседаний он сделал о находке человеческих костей в водопроводных траншеях на одной из первых улиц Уфы - Фроловской. Так она была названа в честь церкви святых великомучеников Флора и Лавра, построенной, предположительно, в XVII веке. Сотворенные в ней молитвы, по преданию, прекращали падеж лошадей от сибирской язвы. Каждый август здесь проводились конные праздники. Лошади, украшенные лентами и цветочными гирляндами, гарцевали перед храмом, священники служили молебен и окропляли животных святой водой. К 1849 году деревянная церковь обветшала и была снесена. Образа святых были перемещены в Ильинскую церковь. Сегодня от старинной улочки ничего не осталось, место «перебито» хрущевками и «элитными» домами.
Позже Ищериков отнес в редакцию «Уфимского вестника» заметку о древних погребениях на даче Озерцковского, того самого присяжного поверенного, как вы помните, у которого он подрабатывал машинописью. Раскопки проводились с неким или некой В.В. Гольмстен. Ищериков стал первым и последним хранителем археологических коллекций семейно-педагогического общества. В 1918-м собрание было передано в Уфимский губернский музей.
И вот в 53 года к нему вернулась молодость с ее безоглядностью и иррациональной уверенностью в удаче любого дела, за какое бы ни взялся. Он часто повторял, что только непосредственная работа в научном учреждении позволила ему отдаться со всей полнотой краеведению. У науки было больше возможностей. Люди ее почитали, доверяли ей. Порой сенсации приходили в институт сами. Так было летом 1946-го года, когда гражданин Р. принес хранившуюся в бумагах его умершего отца древнюю грамоту. Одними из первых об этом узнали читатели «Красной Башкирии». «Она (грамота) имеет дату: «7125 (1617 год н. э.) маиа в 25 день», - пишет Ищериков. - Грамота уже покрылась желтыми пятнами, но текст прекрасно сохранился. Заглавное слово первой красной строки текста изображено в виде монограммы и обозначает: «Божию милостию Мы Великий Государь царь и Великий Князь Михаил Федорович Всея Руси Самодержец». Это - указ, называющийся «окладной грамотой» царя Михаила Федоровича о пожаловании окладом добавочной поместной земли дворянина Федора Ивановича Лугвенева в награду за его боевую службу в Смутное время в войске боярина Михаила Васильевича Шуйского. На обороте - скрепленная росписью дьяка подлинная подпись царя Михаила Федоровича. Царская сургучная печать утрачена, но следы ее остались на бумаге. В большой пожар Москвы 1627 года были уничтожены и приказы с архивами. При занятии Москвы в 1812 году армия Наполеона уничтожила много древних документов московских архивов. Данный документ является в настоящее время большой редкостью».
Ищериковская статья о «не пропавшей грамоте» была опубликована в журнале «Вопросы истории»
(№ 10, 1951 г.).
Vestigia semper adora / Всегда чти следы прошлого. Часть вторая
За научными интересами Петра Федоровича можно проследить по выступлениям в республиканской печати. Листая старые подшивки, часто видишь его корреспонденции то об археологических находках на территории Башкирии и Уфы, то об исторических местах города, солеварнях на речке Усолке или водопроводе, построенном в Уфе в XIX веке.
В 1948-м был утвержден генеральный план строительства Черниковска, через год приняли новый генеральный план реконструкции и развития города. Советские люди с утроенной энергией принялись за претворение в жизнь грандиозных довоенных планов. Началось активное жилищное строительство. Всюду прокладывались дороги, рылись котлованы. Вот тут-то и происходили нечаянные открытия, когда помощь ученых была просто неоценима. В 1951-м при рытье траншеи на Гоголя нашли четыре захоронения, одно из них - парное, как раз у этой «парочки» черепа были странной, вытянутой, как говорят антропологи, макроцефалической, формы, с узкой, чрезвычайно высокой лобной костью. По словам Ищерикова, такое деформирование головы, например, у гуннов достигалось специальными тугими повязками, которые накладывались с младенчества. Точно такие черепа оказались в гуннских погребениях IV-V веков н.э. на месте строительства нового корпуса мединститута в 1936-м.
Он водил дружбу с палеонтологами из краеведческого музея и часто разделял их восторги по поводу ископаемых костей или зубов вымерших животных. Сколько было радости, когда рабочие кирпичного завода обнаружили в котловане, из которого добывалась глина, скопление необычных костей. Оказалось, они принадлежали древнейшему быку - туру. Производство находилось как раз в той местности в окрестностях Уфы, которая в старину называлась «Турий колок» (роща) и «Турья поляна». Еще в 50-е там, как подметил Петр Федорович, сохранялись остатки средневековой дубравы, где паслись первобытные быки. Может быть, и московские стрельцы успели на них поохотиться.
Ищериковскими информациями можно зачитываться. Вот он пишет об артефакте, найденном у обвалившегося берега все той же Сутолоки. Это кованый железный светильник - светец - высотой один метр 18 сантиметров. Стоит он на круглой подставке, сверху торчит четырехконечный расщеп, куда вставлялись лучина или смолистые коренья. В XVI-XVII веках по берегам реки тянулись улицы Уфимского посада, или, как их в то время называли, «концы». Тогда во многих домах были такие светцы.
В 1953-м проводили земляные работы на Ленина у здания геологоуправления и на глубине чуть более полутора метров увидели прекрасно сохранившиеся деревянные трубы старого самотечного водопровода, построенного в 1865 году. За городом, на возвышенном месте (в районе нынешней Владивостокской) был найден подземный источник. Соорудили шахту, уцелевшую до середины прошлого века. До центра Уфы вырыли траншеи и уложили в них просверленные вдоль сердцевины бревна. Перед зданием городской управы (сегодня МВД республики, а в 50-е Дом ученых) появилась симпатичная водоразборная будка с башенкой на крыше. Вода по бревенчатым трубам стекала в громадный чан, находившийся в будке. Работал водопровод безотказно до 1906 года.
Обо всем этом Петр Федорович рассказывал уфимцам через газету и, конечно, не догадывался о том, какое влияние оказывают его небольшие заметки. Люди, в основном занятые насущными проблемами и нацеленные на построение коммунизма, вдруг начинали понимать, насколько важно ради того же «прекрасного будущего» беречь и ценить прошлое. Vestigia semper adora.
Популярность Ищерикова, именно как защитника старины, росла и в научных кругах, и у советских руководителей, не говоря о простых горожанах. Поэтому неудивительно, что в случае какой-либо находки все старались связаться с главным знатоком и экспертом. Так было и 31 мая 1946 года. Позвонил находившийся под впечатлением только что прочитанной ищериковской заметки о кладе сасанидских сосудов председатель артели «Швейпром» Фахретдинов. Накануне на усадьбе артели, на Социалистической, 33 рыли котлован для склада горючего и наткнулись на древний могильник. На раскопе Петр Федорович работал с научным сотрудником краеведческого музея Бикташевой. «Урожай» был, прямо скажем, невелик, но бесценен. Многого стоила одна-единственная бусина-амулет из неизвестного вещества. На истлевшем ременном поясе чудом держалась потускневшая золотая пряжка. На остатках ремешков кожаной обуви сохранились квадратные и овальные бляхи. Погребение датировалось первыми веками нашей эры.
Однажды его в спешном порядке вызвали на стадион «Динамо». На этот раз землекопы натолкнулись на погребение молодого знатного воина-алана. Ищериков весь затрепетал при виде густо вызолоченного, из сплава меди и серебра, диска диаметром около 15 сантиметров, оказавшегося частью нагрудного доспеха. Это был «привет» от сарматов из глубины веков, из самой гущи Великого переселения народов.
Еще одной стороной его деятельности, как популяризатора исторических сведений, было проведение экскурсий для школьников и студентов, для отдыхающих из санатория, для рабочих. Кстати, Ищериков еще до войны показывал экскурсантам дом, где сейчас музей Аксакова, именно как место, где рос маленький Сережа и которое он описал в своих сочинениях. Позже, когда Петра Федоровича уже не было в живых, Георгий Федорович и Зинаида Ивановна Гудковы, отстаивая этот уникальный для нашего города памятник истории и доказывая его связь с именем великого писателя, не раз подкрепляли свои доводы авторитетом Ищерикова.
Немало статей Ищерикова по археологии Башкирии было опубликовано в научных журналах и сборниках. Но большинство работ остались ненапечатанными. Они хранятся в машинописном варианте в личных фондах его имени в архиве УНЦ РАН и Центральном государственном историческом архиве республики. Наиболее ценными, по мнению специалистов, являются «Археологические памятники Башкирии и их исследование». К рукописи прикреплен отзыв известного ученого из Москвы профессора А.П. Смирнова, который писал Ищерикову, что сочтет за честь быть редактором этой работы.
Одним из первых Ищериков обратился к личности Салавата Юлаева. Петр Федорович искренне восхищался юным героем башкирского народа. В 1925-м в журнале
«Сэсэн» вышла его повесть «Салават Юлаев». В научном архиве лежат так и неопубликованные рукописи о Салавате.
Здесь же - неизданная «Литературная летопись Башкирии», включающая 36 очерков об авторах, когда-либо писавших о башкирах и других народах края, начиная с Ибн-Фадлана и кончая Максимом Горьким. Забыта исследователями работа «Общественно-политический и культурный уровень в Башкирии при царском режиме в конце XVIII и первой половине XIX вв.», содержащая сведения о крестьянских волнениях, масонском движении и тайных обществах. В 1949-м было подготовлено к изданию собрание краеведческих очерков «Религиозные верования и их пережитки в Башкирии. Чудотворные иконы и угодники», но тоже не увидело света.
Ищериков сетовал, что бедность, три войны лишили его возможности получить специальное высшее образование, без которого он не смог быть квалифицированным историком и археологом. Петр Федорович всегда был недоволен собой, но, возможно, как раз эта неудовлетворенность заставляла его совершенствоваться и порой удивлять молодых коллег. Похоже, он был белой вороной. Институтские снобы недоумевали: с одной стороны, человек разносторонних интересов и уникальных знаний, а, с другой, где это видано, чтобы научный сотрудник академического учреждения был без диплома и ученых степеней? Разумеется, находились умные, уважающие его люди, хорошо понимавшие, в чем предназначение Ищерикова, - быть связующим звеном между вековой традицией исторической науки и новой, постреволюционной формацией научных кадров.
***
После взрыва на Первомайской площади Петр Федорович прожил пять лет. В 1958-м его с почетом проводили на «заслуженный отдых», но он еще немного поработал в Горно-геологическом институте (ныне Институт геологии УНЦ РАН). Потом начало сдавать зрение. Катаракту решили удалить в ленинградской клинике. В 1961-м сделали операцию, которой он не перенес, умер на операционном столе. Похоронен Петр Федорович Ищериков на Серафимовском кладбище. Надежда Дмитриевна привезла землицы с могилы мужа, тряпичный мешочек так и пролежал возле его фотографии на комоде до конца ее дней. По словам внучки Ларисы Михайловны, «бабушка безумно любила своего Петю и очень скучала по нему».
Михаилу Петровичу Ищерикову 92 года. Долгое время он работал учителем русского языка и литературы, был директором средней школы
№ 21. Он переживает, что у него не осталось никаких семейных фотографий. После смерти Надежды Дмитриевны приезжал внук Вова из Ленинграда, сын Ольги. Много чего передал в архивы, там отобрали самое, на их взгляд, важное. А куда девались остальные бумаги и фотографии, бог весть. Якобы соседи видели в Спасском овраге какие-то папки.
15 июня исполнилось 120 лет со дня его рождения. Больше полувека минуло с того дня, когда разноцветные осколки стародавнего витража разлетелись по склонам соборной площади. Овраги засыпаны, «средневековые» улицы, в былое время разбегавшиеся от Уфимского кремля, выпрямлены. Меньше и меньше остается ветхого жилья. Все как надо, как полагается. Не хуже, чем у других. Чего же не хватает, чего же так неймется тебе, душа моя?..
Рашида Краснова, Анна Маслова |
