 |
РУБРИКА "СВЕЖО ПРЕДАНИЕ"Барыня- полковница
 Перед вами неизвестные страницы из жизни замечательного художника Марии Николаевны Елгаштиной. Мы знаем ее главным образом как основателя Башкирского театра кукол, забывая о том, что она одна из первых стояла у истоков профессионального искусства в нашей республике. Елгаштина прожила долгую и невероятно трудную жизнь. Ей, потомку знатного дворянского рода, разделившему судьбу своего народа, приходилось скрывать многое: и «классово чуждое» происхождение, и мужа - царского офицера, и семейные тайны. Через полгода исполнится 140 лет со дня ее рождения. Но, боюсь, юбилей может остаться незамеченным.
Доказательства любви
Когда в 1932-м Мария Николаевна приступила к подготовке своего первого кукольного спектакля «Сказка о рыбаке и рыбке», где она сама играла старика, возникла нешуточная проблема. Роста Елгаштина была маленького и никак не могла дотянуться с куклой до нужного уровня за ширмой. Тогда ее полуслепой муж Иван Семенович сделал котурны - две скамеечки для ног, прикреплявшиеся ремешками к ступням. Это вам не бриллианты и норковые шубы, которыми, как думает большинство мужчин, можно ублажить любимую женщину. Что особенного? Пошел, купил. А ты попробуй сотворить чудо, помучайся со слезящимися от напряжения глазами в полутемной каморке, чтобы только еще раз уловить, почувствовать ее неподдельную радость и благодарность. Елгаштиных уплотняли и уплотняли в их собственном доме до тех пор, пока в один прекрасный день они не оказались в крохотной комнатенке. Как это было непохоже на ее благополучное детство в родительском доме в Барнауле.
«У нас был большой, или казавшийся мне большим дом на Федуловской улице, с широким двориком и тенистым садом, - пишет Мария Николаевна в своих воспоминаниях, уместившихся в школьной тетрадке в двадцать четыре листа. - С первым весенним теплом при каждой возможности выбегала туда посмотреть, как Кузьмовна кормит кур, доит корову, как дворник Семен привозит с реки бочку с водой, а потом распрягает Савраску и лезет на сеновал, откуда сбрасывает вилами сено, а кучер Иван в длинном кафтане отвязывает белых рысаков… Пели скворцы, в саду зацветала черемуха.
В доме было 69 комнат, не считая всяких «девичьих», «прохладных»…, две кухни, одна «господская», где хозяйничал повар Андрей, другая - «людская», где толстая стряпуха Кузьмовна готовила обеды для прислуги и пекла превкусные пшеничные калачи.
Комнаты были большие и светлые. В длинном зале вдоль стен чинно стояли стулья в белых чехлах. С потолка свисала нарядная люстра с хрустальными подвесками. В дни больших приемов зал преображался. С мебели снимались чехлы, обнаруживая малиновый штоф, зажигались свечи в бронзовых «бра», и люстра со множеством свечей сияла всеми цветами радуги».
Тетрадь появилась гораздо позже, в 30-е годы Мария Николаевна даже думать об этом не смела. В любое время могли прийти с обыском. Иван Семенович был объявлен «лишенцем», пораженным в правах, как ни доказывал он новой власти, что не командовал никаким полком в царской армии, а всю жизнь занимался коннозаводством. И это была чистая правда. Но НКВД держал его в поле зрения. Казачий войсковой старшина все равно что полковник в регулярных войсках (да и в городе знакомые продолжали по привычке называть его полковником), такой человек не может не представлять опасности.
После превращения дома в коммуналку стало негде спать Александру Христофоровичу, с молодых лет служившему денщиком у Елгаштина и не пожелавшему расстаться с милым его сердцу семейством. Все четверо детей Ивана Семеновича и Марии Николаевны выросли у него на глазах, и малыши его обожали. Нарисовала как-то младшая, Муся, лошадок и спрашивает у Христофорыча: «Ну, как, похожи?» - «Что значит похожи? Так они самые и есть!».
Старик служил верой и правдой, хлопотал по хозяйству, готовил еду. Правда, однажды закапризничал и отказался варить обед. Тогда Мария Николаевна пошла на какие-то кулинарные курсы и потом могла сама накормить домочадцев.
А чтобы было где спать, денщик устроился ночным сторожем в детский сад по соседству. Там и ночевал, а утром приходил домой.
С хитроумного Христофорыча, можно сказать, и начался Башкирский кукольный театр. Эту историю, как и многие другие, поведала 90-летняя внучка Марии Николаевны, живущая и здравствующая в Москве. Чудом удалось разыскать Марианну Борисовну Беляеву, дочь Муси. До последнего времени считалось, что потомков у Елгаштиных нет. Оказывается, есть. И правнучка, и праправнучка.
«Я приезжала в Уфу в 1937-м, тогда мне было пятнадцать, - вспоминает Марианна Борисовна. - Бабушка рассказала мне о том, как смастерила первую куклу. В детский сад, где работал Христофорыч, привезли глину для лепки. Денщик принес домой большой кусок и сказал: «На, барыня, лепи». Сказал, как приказал. Будто ангел небесный в него вселился. Она взяла да слепила голову, высушила у плиты, потом из папье-маше сделала фигурку, раскрасила, одела. Дальше - больше. Она стала делать перчаточные куклы и тростевые и развлекала гостей, показывая немудреное кукольное действо из-за спинки кресла. Друзьям эти вечера очень нравились, так как кроме просмотра ее новых картин они получали еще и театр. Это стало известно в городе, и кто-то подал мысль о создании настоящего кукольного театра. Что бабушка и сделала. Помещения, конечно, не было. Ютились в вестибюле Дома пионеров. Бабушка съездила в Москву к Сергею Образцову, посмотрела его спектакли».
Мода на кукол родилась в 20-х от голода. В юности Образцов, страдая от постоянного безденежья, с друзьями-студентами делал кукол и продавал их. У Марии Николаевны была другая, более веская причина. Они с Иваном Семеновичем потеряли троих из четверых детей. Выжила старшая, Зинаида, которая впоследствии стала ей подругой и наперсницей. Наверное, хотелось свое не до конца растраченное материнское тепло передать другим детям. Идея кукольного театра витала, видимо, давно, раз денщик попал в точку с этой глиной, угадав, чего жаждут когда-то нежные, но успевшие огрубеть за время невзгод пальчики барыни-полковницы.
В документальной повести Тамары Рыбченко-Нефедовой «Пляска святого Витта» приводится рассказ жены известного до революции бомбиста, купеческого сына Владимира Алексеева, который в годы НЭПа развернул карамельное производство на базе отцовского медоваренного заводика (нет, что бы ему сразу этим заняться!), открыл кондитерскую, а потом просто из любви к искусству взялся за постановку кукольных спектаклей. «О куклах я узнала и впервые увидела их в клубе совторгслужащих. Что за пьеса была - неизвестно, но в памяти осталось красно-коричневое полотно, перегородившее сцену, и там двигались две куклы, одна трясла простыню, вторая подошла и сказала: «Пойду и доложу царю Максимилиану». Было это в 1925-м или 1926-м…».
Ох, уж этот «Царь Максимилиан и непокорный сын Адольф», народная драма, без которой не обходилось ни одно ярмарочное веселье в России. Думаю, и Мария Николаевна не могла пропустить такое зрелище. В Барнауле в ее детстве та же Масленица как праздник ничего особенного в жизнь не вносила, если не считать вкусных гречневых блинов с зернистой икрой, подававшихся на завтрак всю масленичную неделю… Но и там были свои прелести, и главной из них была «масленка» - бродячий театр, развлекавший на городских улицах простой люд. Играли обычно солдаты. Может, среди них были и те, что теплыми весенними вечерами распевали у казарменных ворот песню о молодом казаке, убитом и похороненном в Таганроге вместо императора Александра I. Позже царь якобы объявился в Сибири как старец Федор Кузьмич. Все персонажи «Максимилиана» - и Брамбеус, и Аника-воин, и Скороход - были наряжены в фантастические костюмы: яркие камзолы, пышные мантии, каски и вооружены немыслимо страшными картонными мечами. Этот спектакль давали из года в год.
Домашний театр Алексеевых был известен всей Уфе. Марию Николаевну разобрало любопытство. Она тогда преподавала рисование в 1-й образцовой школе, где училась дочь Алексеевых, и однажды отправилась с Лёлей на Аксаковскую познакомиться поближе с театральной «кухней». Сегодня, по прошествии 80 лет, приходится только гадать: почему они не объединили свои усилия? Постановки Алексеевых так и остались самодеятельными. Елгаштина сумела подняться на профессиональный уровень, хотя ей в ту пору было без малого шестьдесят.
«Дедушку я уже не застала, - говорит Марианна Борисовна. - Его не стало за несколько лет до моего приезда. Зато узнала свою родословную, о том, что бабушка в юности жила какое-то время с родителями в Париже. Также она сообщила мне многие подробности жизни моей мамы в Ташкенте, которая тоже была превосходным художником. В начале 20-х ей приходилось за кусок хлеба писать на заказ портреты и, кстати, делать кукол. В Уфе я познакомилась с бабушкиными друзьями и актерами кукольного театра. Участвовала в их летней работе, когда они давали спектакли в Случевском парке».
Александр Христофорович умер еще раньше, впервые бросив на произвол судьбы своих беспомощных, с его точки зрения, в быту хозяев.
Когда в 1941-м в Уфу стали прибывать эвакуированные, переборщили с подселением, и Мария Николаевна фактически осталась на улице. Ее, по словам Марианны Борисовны, приютила семья какого-то художника. Искусствовед Эвелина Павловна Фенина считает, что это мог быть Анатолий Лежнев, который дружил с Марией Николаевной еще с 1913-го, со времен Уфимского общества любителей живописи. Он жил на Лассаля, 21 (нынешняя улица Энгельса) в собственном доме, в котором было несколько крошечных комнат. Одну из них, видимо, и заняла Елгаштина.
Их высокоблагородие
Из адресной книги Уфимской губернии за 1915 год следует, что Иван Семенович Елгаштин являлся владельцем дома по Садовой, 3 (нынешняя улица Матросова). Потом мне попались «Исторические экскурсии» Михаила Роднова, где фамилия Елгаштина всплыла в связи с громким дореволюционным делом. «Сейчас уже никто в Уфе не помнит об этой истории, а в свое время весь уфимский высший свет был потрясен и взбудоражен, - пишет Роднов. - Только об этом и говорили. Еще бы! Приличный человек, важное должностное лицо… и вор, укравший гигантскую сумму…».
«Приличный человек» - предводитель здешнего дворянства, действительный статский советник и камергер двора Его Императорского Величества князь Александр Кугушев, старший брат «красного князя» Вячеслава Кугушева. Они обладали баснословным богатством. Например, им принадлежала половина Васильевского острова в Петербурге. Александр охотно выделял часть доходов со своего пока процветавшего подлубовского имения на нужды Дворянского собрания, жил на широкую ногу, устраивал «мальчишники» в самом модном тогда заведении Кляузникова - кафешантане «Яръ». Не скупился на шансонеток, которые приглашались, как отмечалось потом при дознании, не для разврата, а для пения и танцев, всех щедро кормил-поил, легко давал в долг, причем заведомо зная, что никто ему денег возвращать не собирается. Некоторые подкатывались к нему, когда он был в подпитии, в такие минуты, понятное дело, князь был особенно великодушен и добр.
Не могла же такая вакханалия длиться вечно. Наступил день, когда Кугушев обанкротился, до копейки промотал отцовское наследство, имение захирело настолько, что его невозможно стало продать даже по самой бросовой цене. Оказавшись в стесненных обстоятельствах, его светлость стал тайком снимать деньги со счетов губернского Дворянского собрания.
По постановлению Сената следствие началось летом 1915 года. В Уфе приступили к опросу свидетелей, в числе которых оказался отставной полковник Елгаштин. Иван Семенович был большим знатоком и любителем карточной игры. Он рассказывал следователю, как однажды с купцом Густавом Карловичем Нагелем, владельцем дома с роскошной колбасной на углу Александровской (Карла Маркса) и Большой Успенской (Коммунистической), они наблюдали игру князя в «железную дорогу». Кугушев выиграл у доктора Склярова четыре тысячи. Последнему пришлось поехать за чековой книжкой. Нагель и Елгаштин принялись уговаривать князя уйти из-за ломберного стола, но ничего не добились. В тот вечер Кугушев проиграл десять тысяч.
От наказания князя спасла Октябрьская революция. Дальнейшая его судьба неизвестна. Мелькнул однажды в чьих-то воспоминаниях князь Кугушев в колчаковской контрразведке, но наш ли это князь или не наш, никто не скажет…
Где находился Елгаштин после революции и во время Гражданской войны - тоже вопрос. Казаки, а он являлся хоть и отставным, но войсковым старшиной Сибирского казачьего войска, были на стороне Белого движения. Скорее всего, Ивану Семеновичу, как офицеру, не удалось избежать мобилизации при отступлении Колчака из Уфы в мае 1919 года и пришлось отправиться на восток, до поры до времени расставшись с семьей.
В Уфе Елгаштины обосновались в 1906 году. До этого жили далеко отсюда - в Тургайской степи, в пяти верстах от Орска. Иван Семенович управлял императорскими конюшнями. У отца Марии Николаевны, статского советника Николая Андреевича Давидовича-Нащинского, был собственный конный завод, не считая других, более существенных источников дохода. Так, наверное, и сошлись на общности интересов.
На Алтае Николай Андреевич слыл своим человеком, хотя уже в 1888-м перебрался всем домом в Москву. Откройте Горную энциклопедию, там Давидовичей-Нащинских не перечесть. Дворяне Вятской губернии, представители династии горных инженеров, усердно служивших на уральских и алтайских заводах. Все они учились в Санкт-Петербургском горном институте: и дядя Игнатий Васильевич, обербергмейстер седьмого класса, управляющий Югорскими заводами, и отец Андрей Васильевич, проводивший разведку каменноугольного месторождения в Индерских горах Казахстана, впоследствии чиновник особых поручений округа Златоустовских заводов, и многочисленные двоюродные братья - сыновья Игнатия Васильевича. Как и он сам, некоторые из них для совершенствования в горнозаводском деле учились за границей.
12-летним мальчиком Николай Андреевич поступил в Институт корпуса горных инженеров (так назывался раньше Горный институт), учился блестяще, вышел поручиком. Определили его приставом на Барнаульский серебро-свинцовый завод. Работал на Риддерском серебряном руднике, преподавал металлургию в горном училище, впервые ввел выплавку серебра на коксе, был управляющим Павловским сереброплавильным заводом. В 1877-м стал первым городским головой Барнаула. При нем были открыты три учебных заведения: приходская мужская школа, женская прогимназия и горное училище, для которого Давидович-Нащинский купил здание на собственные деньги. Его избрали на второй срок, но он отказался «по домашним обстоятельствам». Приспела пора дать детям образование. Средств было более чем достаточно, чтобы безбедно жить еще много лет. В собственности находились соляные копи и золотой прииск. Вот и перебрались в столицу. Пятнадцатилетняя Мария мечтала учиться на художника в знаменитом училище графа Строганова. Я долго гадала, как же звали ее в детстве? И вдруг вижу на обороте фотографии, где ей четыре года, рукой Луизы Петровны написано: «Оленьке… от сестренки Маруськи».
Похоже, юная Мария любила ездить с отцом на Алтай, скучала по Барнаулу, где прошли ее детство и отрочество. Видимо, в одну из таких поездок она и повстречалась с Иваном Семеновичем. Любовь, вспыхнувшая на вольной природе, оказалась взаимной и сильной. Сохранилось свидетельство о бракосочетании, молодые венчались в 1892 году в московской церкви Покрова Пресвятой Богородицы, что в Кудрине. Марии было девятнадцать, Елгаштину - 29. Никаких документов Ивана Семеновича ни в личном архиве Марии Николаевны, ни у только что найденных родственников не оказалось. Так же, как нет ни одного изображения полковника. Елгаштин мог, опасаясь ареста, сам уничтожить свой архив. В год женитьбы Иван Семенович был еще есаулом, как отмечено в документе о венчании. Смею думать, он был хорош собою. Да еще прибавьте сюда ореол доблести и отваги, витавшей над фамилией «Елгаштин».
Обнаружилась статья четырехлетней давности, опубликованная в «Московском журнале», в которой исследователь Алексей Белокрыс рассказывает историю одной русской песни XIX века, сложенной в Сибирском казачьем войске: «Наш полковник Елгаштин - / Он пошел с полком один, / Он пошел с полком один - / От Тийлау всех отбил…». Песен о Кокандском походе 1875-1876 годах, как оказалось, было немало, но эта посвящена конкретному человеку - командиру Первого Ермака Тимофеева казачьего полка Семену Алексеевичу Елгаштину, проявившему в том легендарном походе чудеса героизма. Из тобольских казаков, выпускник прославленного Сибирского кадетского корпуса в Омске, называвшегося тогда Войсковым казачьим училищем, где преподавали лучшие умы Западной Сибири. В разное время из стен этого учебного заведения вышли Лавр Корнилов, Валериан Куйбышев и Дмитрий Карбышев.
Документа, подтверждающего, что Семен Елгаштин был отцом Ивана Семеновича, пока нет. Но совпадения убедительны - имя, возраст и, как говорится, место действия. Марианна Борисовна по этому поводу тоже может строить лишь предположения…
В Гражданскую Мария Николаевна с двумя детьми - 19-летней Мусей и 14-летним Алешей - оказалась в поезде, шедшем в Сибирь. К кому она устремилась - к своим ли родственникам, к Ивану ли Семеновичу, дожидавшемуся где-нибудь в Омске, чтобы вместе решить, как быть дальше: возвращаться в Уфу или двигать на восток, тем самым пополнив ряды беженцев, рвущихся в Харбин и Шанхай. В дороге Алеша заболел тифом, и его с матерью ссадили на маленькой станции, где, вероятнее всего, мальчик и умер. Муся должна была одна продолжать путь. В этом поезде она познакомилась со своим будущим мужем Борисом Беляевым, которому суждено было стать отцом Марианны. В 1920-м Муся уехала с мужем в Ташкент, где его отец был городским нотариусом. Борис до революции окончил юридический факультет Московского университета. Вообще семья была очень образованная. Брат Бориса, Виктор Иванович, стал крупным специалистом по арабской филологии, позже возглавил кафедру на восточном факультете Ленинградского университета.
Муся полюбила Среднюю Азию, с упоением рисовала мечети и старые улицы Ташкента и была счастлива и любима, несмотря на трудности. Беляевых тоже настойчиво уплотняли (слово-то какое, господи!) до тех пор, пока Мусе с Борисом не пришлось снять закуток у узбеков. В 1922-м Муся родила Марианну и через полгода умерла тоже от тифа.
Что случилось со старшим сыном Елгаштиных Николаем, неизвестно. Это уже должен был быть взрослый молодой человек. Родители никому ничего о нем не рассказывали.
Когда-то все четверо были рядом с ними. Невольно вспоминались счастливые годы, проведенные на конном заводе. Правда, спокойная, тихая жизнь порой так надоедала! Тогда вырывались в Москву или, что еще лучше, в Плёс - желанную для русских художников Мекку на Волге. Конечно, в Тургайской глуши, где по ночам за воротами волки выли, ей так не хватало душевных разговоров об искусстве. Таких, что велись раньше с друзьями-однокашниками по Строгановке, которая тогда называлась «Школой рисования в отношении к искусствам и ремеслам», где проучилась три года.
В Плёсе она побывала в 1899 году (Зиночке было два года), в 1903-м, 1904-м и 1905-м. «Она не уставала подчеркивать в рассказах о себе и своем творческом пути благотворную роль этого чудесного места и его обитателей, - говорит Фенина. - Там Мария Николаевна познакомилась с Кориным, отличавшимся тонким пониманием русской природы. В ее акварелях того времени чувствуется коринское влияние».
Такого заряда хватало на всю долгую буранную зиму в степи. Одно удовольствие было: учить детей начальной грамоте. Как сама она в детстве, так теперь и ребятишки старательно выводили буквы и цифры грифелем на аспидной доске.
Окончание следует.
Рашида Краснова |
|
 |
