Провинциальное чиновничество России очень подробно изучено отечественными учеными. Однако, исследуя его численность и состав, условия службы и быта гражданских служащих, исследователи не придают большого значения фактам проявления чиновниками нелояльного поведения, то есть тому, что называли в XIX веке в обществе «вольнодумством».

Историки николаевской эпохи видят в качестве выразителей антиправительственных настроений офицеров-декабристов или разночинцев-демократов, но бюрократам привычно отводится место наиболее верноподданнической части образованного российского общества. Отчасти стереотип возник благодаря великой русской литературе, создавшей два неувядаемых образа чиновника:  бездушного карьериста и безответного титулярного советника. У Гоголя в качестве типичного либерального чиновника-вольнодумца выступает судья Тяпкин-Ляпкин, которого все же нельзя считать классическим бюрократом.  Судья - представитель выборной власти («избран судьей по воле дворянства»). Именно поэтому держится свободно даже с городничим и позволяет себе оспаривать его решения. Поскольку этот человек прочел за всю свою жизнь 5—6 книг, он считается «вольнодумцем и образованным». 

Однако многочисленные документы из архива Оренбургского губернского правления свидетельствуют, что некоторые местные чиновники в 30-40-е годы XIX века не только словом, но и делом выражали свое несогласие с правительственной политикой. К началу николаевской эпохи инакомыслие в нашем крае имело уже определенные традиции. Возникновение местного тайного общества связано с деятельностью известного просветителя и одного из основоположников российского масонства Н.И. Новикова. Если в идеологическом плане оно носило либеральный характер, то по структуре и по духу напоминало масонскую ложу. Декабрист В.И. Штейнгель так охарактеризовал его: «Братство, равенство, искренность, взаимное вспомоществование, благотворение, распространение полезных книг и вообще свободомыслие». Обществом до самой смерти руководил Павел Елисеевич Величко, занимавший должность директора, а затем - начальника таможенного округа. Таким образом, первым выразителем либеральных идей в крае являлся чиновник, а не офицер. После сурового суда над членами общества вполне логично было ожидать некоторого затишья, однако, рапорты жандармских офицеров свидетельствуют, что в нем зрело недовольство политикой самодержавия. 

Оренбургский военный губернатор П.П. Сухтелен в 1831 году писал начальнику третьего отделения, графу А.Х. Бенкендорфу о том, что «…почти одновременно обнаружились в городе Верхне-

уральске коллежский регистратор Воротов в составлении подложного об освобождении дворовых людей от услуг помещиков, в городе Уфе титулярный советник Кротов в произнесении дерзостных слов против государя императора, в Бугуруслане коллежский секретарь Черкасов в составлении разных бумаг и прошений, и уклонение крестьян от помещиков». 

Из всего комплекса подобных процессов мы обратили внимание на уфимского титулярного советника С.С. Колокольцова, разбиравшееся дело уездным судом в том же 1831 году. Случай этот заинтересовал нас тем, что в нем нет проявления настоящего инакомыслия, однако, сами власти были вынуждены превратить этот процесс в политический.

Семен Степанович происходил из семьи сотника Оренбургского казачества. В возрасте 12 лет он поступил в школу татарского и калмыцкого языков. Это учебное заведение было создано по предложению директора Оренбургской комиссии и основоположника российской исторической науки В.Н. Татищева в 1740 году для подготовки переводчиков и канцелярских служащих. По окончании Колокольцов выразил желание служить канцеляристом в казенной палате, которая располагалась в Уфе. В 1823 году в чине губернского секретаря был переведен в Бугульминское 

уездное правление питейного сбора, а затем уже в чине губернского секретаря возвращен в Уфу. С самого начала службы пользовался особым доверием начальства, которое не было основано на протекциях или родстве. Как видно из послужного списка, в 1826 году по поручению министерства финансов он был направлен на золотодобывающие промыслы Урала, чтобы расследовать факты «похищения из промыслов Урала золота». В итоге почти полугодовой командировки молодой чиновник раскрыл тайные схемы хищения и реализации украденного драгоценного металла, за что был награжден двумястами рублями  золотом. Однако вскоре произошел случай, который положил конец его успешной карьере. 

Все произошло в новогодний вечер 1831 года, когда Колокольцов рассказал приятелю, титулярному советнику Карпову, о невежестве своего непосредственного начальника - советника казенной палаты Потапова. Разговор между друзьями состоялся в доме отпущенника (бывшего крепостного крестьянина) Ефтея Сапожникова. Что там делали уфимские чиновники вечером 31 декабря? По-видимому, дом являлся чем-то вроде корчмы, то есть местом незаконной реализации крепких напитков. Об этом говорит и присутствие многочисленных свидетелей, которые не имели никакого отношения к двум чиновникам. Колокольцов жаловался Карпову, что Потапов не знает «канцелярского порядка», из-за чего ему приходится переделывать финансовые документы с целью «извлечь из сочинений своего начальника смысл». Титулярный советник Федор Федорович Потапов, будучи всего на три года старше Колокольцова, происходил из обер-офицерских детей. В отличие от местных уроженцев (Колокольцова и Карпова), Потапов – чиновник из Санкт-Петербурга. За 15 лет службы он с большим трудом достиг должности секретаря уездного суда. Однако в 1810 году перешел с гражданской службы на военную, поступив  прапорщиком в Новгородское земское ополчение. В 1812 году участвовал в сражениях с французами под Полоцком и Данцигом, получил чин прапорщика и был награжден орденом Святой Анны второй степени. При возвращении на гражданскую службу офицерский чин был конвертирован в чин коллежского регистратора, что позволило получить личное дворянство.

Вместе с тем банальное обсуждение своего начальства мелкими чиновниками не имело бы таких последствий, если бы в разговор не вмешался уфимский мещанин Андрей Стариков. В ответ на сетования Колокольцова Стариков безапелляционно заявил, что «…установленной над ними властью мы обязаны без малейшего ропота подчиняться, и если бы велел и в море идти или другое, что сделать важное, то мы обязаны повиноваться государю императору». Таким образом, Стариков приравнял титулярного советника к императору. Однако в споре, который отнюдь нельзя назвать трезвым, Колокольцов не обратил внимания на подобную вопиющую подмену. Тем же утром Стариков написал донос на Колокольцова, обвинив его в государственной измене. В своем доносе Стариков так передал реакцию Колокольцова на его слова: «Колокольцов от сего пришел в азартность и сказал мне, что государь император много издает неосновательных узаконений, и что повиноваться им решительно нельзя, и что со своими участниками государя императора сменят». Стариков в свою очередь спросил Колокольцова: «…кто же может сменить помазанника, когда им управляет сам Бог?» Колокольцов, услышав «таковые слова, решительно сказал, что он и единомышленники его соберут и сменят царя непременно». 

Уже на следующий день 1 января 1832 года Колокольцов был взят под стражу. После этого начинаются довольно странные с точки зрения следствия действия властей. После ареста задержанному дали возможность неоднократно видеться с братом и знакомыми, он вел активную  переписку с друзьями. Обыск на дому последовал только спустя 14 часов после ареста, после того, как Колокольцов «имел секретные разговоры» с родственниками. Очевидно, что уфимские власти делали все возможное, чтобы предоставить возможность подготовиться к следствию и скрыть улики, если таковые были. 

С другой стороны, Андрей Стариков подвергся допросу, который дал весьма любопытные сведения. Оказалось, что сам доносчик «…поведения непостоянного, не занимается промышленностью, и живет у разных людей, обращается нередко в пьянстве в развратном виде, едва ли уплачивает государственные подати, занимается сочинением возмутительных просьб, находился под судом за сочинение крестьянам помещицы Мармышевой противозаконной просьбы в 1826 году, по которому содержался в тюремном замке под стражей. Ныне судится за сочинение удельным крестьянам села Красного Яра ябеднических просьб и за блудодеяние с штаб-капитаншей Аленой Сокуровой и намерение ее лишить мужа ее живота. Кроме того, привлечен к суду за битие мещанского старосты Богданова, в написании неблагородных слов, относящихся до мещанского сообщества».  

Материалы допросов были переданы уфимскому жандармскому штаб-ротмистру Чиляеву, который дополнил дело любопытными фактами. Выяснилось, что в памятную ночь 31 декабря «Стариков сам начал разговор вообще о политике Европы и о нынешнем возмущении в Польше, как будто желая завлечь Колокольцова в сии суждения». К тому же, отмечает Чиляев: «Стариков есть один из бездельников, кои за гроши или за рюмку водки в состоянии продать совесть». Он неоднократно сидел по тюрьмам за свои проказы и известен всему городу как ябедник и большой негодяй. Чиляев прямо указывает на провокационный характер вопросов Старикова: «…спросил Колокольцова, согласился ли он бы упасть или спрыгнуть с Ивановской колокольни, если царь бы повелел броситься?». Колокольцов, разгоряченный вином, прямодушно ответил: «…если бы и настояние его продолжено было, то он, Колокольцов, и все те принуждены были к тому, что с сообщниками собрались и царя сменили». Данные слова, произнесенные в обществе трех свидетелей, не могли быть проигнорированы властями. Вместе с тем военный губернатор Сухтелен попытался по возможности смягчить наказание, указав на то, что «…поведение Колокольцова, хотя и не совсем благонадежное (в отношении употребления горячительных напитков), но вообще не было до сего порочным, он в палате занимался прилежно своей обязанностью, дело содержит в порядке, в других неблагонадежностях не бывал. Он совместно с братом своим служит опорой престарелой матери своей, и до сих пор в разысканиях никакие доводы не открываются к изобличению его в связи в какими-либо злоумышлениями». 

В итоге было предложено сослать Колокольцова в Тобольскую губернию под надзор полиции. Фактически его переводили в Сибирь на ту же должность, которую занимал в Уфе. Однако начальник третьего отделения посчитал такое решение дела излишне мягким. В результате тот был приговорен уездным судом к лишению всех чинов и отправке в военную службу на Кавказ, где вскоре погиб. Стариков же был наказан плетьми и помещен под полицейский надзор.

Для историка XIX века это следственное дело и суд весьма симптоматичны. Интересны здесь все действующие лица. После либеральных реформ и движения декабристов начинается эпоха охранительного сдерживания любых либеральных проявлений. Николаевская система управления обществом с самого начала демонстрирует неспособность принимать в расчет здравый смысл. По существу, власть жертвует им в угоду лояльности и стабильности. В чем состояла вина Колокольцова? Все его протестное настроение сводилось к объективной критике служебной несостоятельности начальника. Однако в обстановке параноидального страха властей перед любой оппозицией всегда находились добровольные провокаторы с самыми низменными целями. Это обстоятельство репрессивный николаевский режим не учитывал. В результате такие вполне здравомыслящие люди, как Сухтелен и Чиляев, были вынуждены следовать букве закона, несмотря на полное понимание ими бессмысленности подобных преследований.