 |
РУБРИКА "СВЕЖО ПРЕДАНИЕ"Разлученные с Родиной
 Участь башкирских повстанцев в середине ХVIII века
Одним из самых трагических событий в истории башкирского народа является восстание 1735-1740 годов. В ходе его подавления физические потери населения составили от 12 до 14 процентов. Всего же погибло, казнено, умерло от голода и отдано в крепостные более 60 000 человек. По данным первого историка края П.И. Рычкова, из числа повстанцев было «сослано во флот» 3 236 человек, «роздано жен и детей обоего пола для поселения внутрь России» 8 380 человек.
Однако последняя цифра не учитывает тех участников восстания, кто добровольно перешел в православие, чтобы избежать наказания. Катастрофический голод 1740-1742 годов, вызванный карательными акциями, уничтожением скота и посевов, а также законодательный запрет продавать башкирам зерно привели к массовой продаже башкирами своих детей в рабство.
В 1742 году местные администраторы даже предложили правительству обменивать на продовольствие или выкупать за казенный счет башкирских детей: «Башкирцы от голоду детей своих русским людям продают за малую цену, да видится и не без пользы, что многие башкирцы в таком бедном состоянии, что когда не имея случая детей своих, продать нечем вывести для продажи от голоду некуда, а паче в зимнее времена помирать».
Уфимский вице-губернатор Петр Аксаков считал, что для государства будет полезнее: «…башкирцев таковых детей на казенные деньги покупать или на казенный провиант менять и окрестив употреблять мужеского пола в школы, так что как солдатских детей и по возврате употреблять в военную службу или к другим делам». Особо указывалось, что таковых солдат определять на службу только в остзейские (прибалтийские) полки или во флот, так как крещеные башкиры пользовались любой возможностью для бегства. Только в 1744 году из Казанского гарнизона сбежало более 100 солдат в Башкирию. Генерал Василий Урусов, командовавший карательными акциями, указал в отчете в Сенат, что «пленные башкирцы раздаются желающим для поселения в российские города, а годные для определения в службу». Тем не менее местные офицеры и чиновники не спешили вывозить пленных и крещеных башкир в русские губернии. Согласно третьей ревизской переписи 1762 года за уфимскими помещиками числилось 127 крепостных из пленных и проданных башкир. Так, за майором Иваном Тарбеевым в деревне Тарбеевой из 28 душ крепостных 18 человек были «из башкирской нации». У подполковника Николая Пекарского в деревне Пекарской проживали из «бунтовщиков башкирцов воров 6 человек, крещены в православную веру». Даже спустя полвека после восстания в деревнях уфимских помещиков отмечены потомки восставших башкир. Например, в 1795 году губернский секретарь Петр Иванович Шергин в собственном доме в Уфе держал
6 дворовых людей «данных по владенному указу в прошлом 1737 году из бывшей провинциальной канцелярии из бунтовщичьих детей деду моему той же канцеляристу уфимской провинциальной канцелярии Фролу Шергину».
В поместье у Соснового озера капитанши Аграфены Аничковой проживал дворовой человек Степан Перфильев, «завоеванный в 1738 году из бунтующих по Челябинской дороге на реке Исети башкирцев бывшим прапорщиком Василием Аничковым, который башкирец крещен, имя его было Байгильда Кульчурин». Таким образом, властям не удалось добиться полного вывоза всех пленных и крещеных башкир в русские губернии. Вместе с тем покупать их могли даже представители сословий, не имевшие права держать у себя крепостных крестьян. Так, в 1795 году у уфимской губернской регистраторши Марии Дединой числился дворовой человек Василий Илларионов, который был куплен у челябинского купца Лариона Кашеварова, который не только заплатил за башкира, но и стал ему крестным отцом. Иногородние купцы, заметив, что местные власти сквозь пальцы смотрят на подобные приобретения, не упускали возможности купить двух-трех детей. Еще в 40-е годы XVIII века цена на башкирских мальчиков колебалась от 2 до 5 рублей. В те времена хорошая лошадь стоила от 6 до 15 рублей. Вместе с тем купец, купивший или выменявший башкирского ребенка, не мог записать его в дворовые люди. Поэтому таких башкир обучали грамоте, торговому делу, держали как помощников по хозяйству и приказчиков, устраивали их браки с местными жительницами.
Старший научный сотрудник отдела истории Ростова XIX - начала XX века Государственного музея «Ростовский кремль» Елена Ильинична Крестьянинова проследила судьбу нескольких башкир, привезенных купцами в Ростов в XVIII веке. В числе сложных и интересных биографий есть поистине удивительные семейные истории. Крестьянинова доказала, что известный русский художник середины XIX века Николай Петрович Ломтев имел башкирские корни, а его прадед был одним из детей, оказавшихся в Ростове после восстания 1735-1740-х годов. Прежде историки живописи считали, что Ломтев имел казахское, или как тогда говорили, «киргиз-кайсацкое» происхождение. Об этом писал он сам. Ведь Ломтев - один из немногих художников, выпускников Академии, оставивший после себя интересный дневник, опубликованный в 1996 году. В частности, он так представлял свою родословную: «Я родился в ноябре 28 - 1817 года в Ростове. Мой прадед Михаил во времена Пугачева дрался против него в Оренбурге. Приехав в Ростов с купцом Симоновым, принял христианство (он был киргиз), женился на купеческой дочери Ломтевой и принял ее фамилию. Сын его Николай - мой дед, старший его сын Петр - мой отец». Вместе с тем Е.И. Крестьянинова на основании «Обывательских книг» Ростова и «Исповедальных росписей» установила, что прадед художника был по национальности не киргиз, а башкир. Более того, он оказался в Ростове еще до Пугачёвского бунта, так как в 1764 году у него здесь уже росла дочь Анна 4-х лет. И приехал не просто так, а был купцом Симановым в Оренбурге. В Ростове же был крещен с именем Михаила, обучен торговому делу и отпущен на свободу. Очевидно, Михаил был человеком способным и положительным, так как за него отдал в замужество свою дочь Евдокию (Авдотью) коренной ростовец, купец Тимофей Васильевич Ломтев. Что касается сражений с Пугачёвым, то Михаил, приехав в Оренбург по делам коммерции, вполне мог оставаться в нем во время его осады, как, например, ростовский купец А.Д. Кекин.
Внук Михаила - Николай, как и записано в дневнике художника, действительно носит дедовскую фамилию. Дальнейшие сведения о Н.М. Ломтеве очень скудны. Записи о датах рождения его сыновей Петра и Дмитрия, а также смерти самого Николая Михайловича в метрических книгах Покровской церкви Ростова отсутствуют. Вероятно, имея дом в Ростове, семья могла проживать в другом месте (кстати, деревянный дом мог сгореть во время страшного пожара 1795 года). Скорее всего, даты рождения детей и смерти Николая Ломтева регистрировались по другому месту жительства. Замечу вскользь, что его семейство на исповеди в своей приходской Покровской церкви почти не бывало «по нерачению и за отлучкой».
В 1816 году Петр Николаевич Ломтев вступил в брак с дочерью крестьянина подмонастырской Петровской слободы Семёна Егоровича Щипалова - Ириной. А 1 декабря 1817 года родился их первенец, которого окрестили Николаем. Восприемником его был «казенного ведомства Зверинцевского прихода деревни Козарки крестьянин Иван Петров».
Тогда еще никто представить себе не мог, что на свет явился будущий живописец, которого годы спустя назовут «одним из самых интересных русских художников середины XIX века, почти единственным представителем романтизма в духе Делакруа», чьи «лучшие эскизы будут выделяться среди академических работ темпераментом, сложной передачей движения, богатой игрой света».
В середине 1830-х годов П.Н. Ломтев с детьми от первого брака и второй своей семьей перебрался в Санкт-Петербург, где записался в купечество 3-й гильдии. Около 1837 года его сын Николай, у которого обнаружились большие способности, поступил в Императорскую академию художеств вольноприходящим учеником, учился у профессора Федора Бруни. Сохранились два рисунка на сюжеты из истории языческой Руси: «Водружение щита Олега на врата Царьграда» (Государственный русский музей) и «Смерть Олега» (Государственная Третьяковская галерея), последний из которых датирован февралем. Как и Бруни, Ломтева привлекали героические и трагические сюжеты русской истории, но решал он их уже по-новому, превзойдя учителя в выразительности композиции.
В 1839 году вместе с учителем Николай отправился в Италию - на средства отца, которых, правда, было недостаточно - молодой художник испытывал постоянную нужду. О ней и как ее результате - пьянстве сам постоянно писал в дневнике: «Не работал. Без денег, не на что обедать», «работал - обедал дома на деньги за проданные старые брюки», «не было денег, сидел дома и работал», «упился зело». Тем не менее своей одаренностью он обратил на себя внимание художников русской колонии. Принимал участие в его судьбе и Александр Иванов. Несмотря на отсутствие денег, иногда по 10-12 месяцев, и на связанные с этим тяжелые обстоятельства жизни, Ломтев изучал Римскую школу, писал пейзажи, правда, работал не регулярно. То, что им было создано в Риме, представляло собой лишь эскизы будущих картин. Даже главную картину «Ангелы возвещают небесную кару Содому и Гоморре» (Государственная Третьяковская галерея), которую намеревался представить в Академию художеств в качестве отчета, долго не мог написать. Когда, наконец, картина была написана и в 1845 году послана в Санкт-Петербург, она получила одобрение совета Академии и принесла Ломтеву звание неклассного художника и обещание впредь оказывать ему покровительство. Отец, узнав о присвоении звания, обратился с просьбой отозвать сына на родину, т.к. не имел более возможности содержать его, издержав «на нем» 15 тыс. руб. ассигнациями. Он выслал деньги на уплату долгов и обратную дорогу. В 1839 году вице-президент Императорской академии художеств граф Федор Петрович Толстой, посетив русских художников в Италии, писал: «О Ломтеве скажу, что он в самом бедственном положении, без копейки денег и в долгах, и без всякой возможности учиться, а имеет большие способности, не выносит своего положения и тоже вдается в гульбу, чтобы забыть его. Я уверен, что его отвратить от этого удобно можно, дав ему возможность учиться, с тем, что первое его нетрезвое поведение и праздность лишит его навсегда пособий. Поручить же над ним надзор особый живописцу Иванову; он, кажется, добросовестный человек, или кому другому. У нас так мало исторических живописцев; из него (Ломтева) может выйти хороший; у него много к тому данных».
В 1846 году Николай Петрович вернулся в Санкт-Петербург, где создал ряд картин и эскизов. Писал он в основном на религиозные, исторические и литературные сюжеты, считался хорошим пейзажистом. В 1849 году он просил Академию художеств о пособии. Написал несколько эскизов, показал их на академической выставке. Не имея средств создать по ним картины, пришел в отчаяние от того, что даром прошли годы, проведенные в Академии и в Риме. Вероятно, ни существенной поддержки, ни заказов на картины или копии Ломтев не получил. В конце 1850-х годов он снова в бедственном состоянии. Произведения мастера пользовались большой известностью и высоко ценились в художественных кругах. Помимо Третьякова, купившего пять работ, эскизы «за великие деньги» приобрел князь Голицын. Вероятно, раскупали и выменивали их и другие люди, пользуясь при этом, по свидетельству Горавского, болезненным состоянием художника. В 1859 году скончался отец художника. Полученным после смерти отца наследством Ломтев не смог воспользоваться, т.к. в том же году умер от простуды и был похоронен на Смоленском кладбище Петербурга.
Большинство задуманных им полотен остались реализованными только в эскизах. Трагедия Ломтева - в невозможности осуществить свои замыслы в большом масштабе, в отсутствии социального заказа в лице официальных учреждений. Впрочем, в подобном положении в 1850-е годы оказались и знаменитости - К.П. Брюллов и А.А. Иванов. Эскиз, превосходящий законченную картину цельностью общего впечатления, эмоциональностью и живописностью, стал новаторской формой в это переходное время. И лучшие эскизы Ломтева выделялись среди современных им академических работ темпераментной живописью, сложной передачей движения и богатой игрой света. Он легко строит композиции, отодвигая главного героя вглубь, используя контраст спокойной фигуры и кипящей толпы и достигая эмоционального единства только живописными средствами.
Биограф знаменитого мецената Третьякова - Лев Михайлович Анисов описывает последние годы жизни Ломтева: «…пришлось буквально затащить в свою мастерскую спивающегося талантливого художника
Н.П. Ломтева, который «без полуфунта не пишет», и заставить его работать над картиной для Третьякова. Сам из купцов, Н.П. Ломтев, окончив Академию художеств, жил в Италии, копируя старых мастеров. По возвращении в Россию начал испытывать материальные затруднения. Постоянная нужда сломила его. Блестящий колорист, мастер сюжета, человек мыслящий и любознательный (более всего он любил книги и, несмотря на бедность, приобретал их), он вызывал большой интерес у художников и любителей, но был мало известен современникам. Третьяков приобрел его эскиз к картине «Проповедь Савонаролы», написанный по мотивам популярной тогда поэмы
А.И. Майкова, эскизы к двум другим работам и картину «Истребление первенцев египетских». Почти все, за что ни принимался Н.П. Ломтев, оставалось незавершенным».
Произведений Ломтева сохранилось немного, художник не относился к разряду плодовитых. Почти все работы сосредоточены в Третьяковке и Русском музее.
Однако о нем не забывают. В этом году в Киеве произошло важное открытие, которое внесло несколько новых страниц в творческую биографию художника. В музее Богдана Ханенко праздновали День музеев, который проходил 18 мая. В рамках этого проекта «ханенковцы» представили результаты своих научных исследований - работы по атрибуции произведений искусства, хранящихся в фондах. В частности, была атрибутирована картина, авторство которой приписывали неизвестному итальянскому художнику. Заместитель директора по научно-исследовательской работе Елена Живкова обратила внимание на то, что подпись автора сделана кириллицей. Она увидела таинственные N латиницей и кириллическое «Л». По латинско-кириллической монограмме N.Л. эксперт установила, что так свои работы подписывал выпускник Петербургской академии искусств Николай Ломтев. Таким образом она доказала, что картина - его автопортрет: «Я нашла другие картины этого художника. А потом мне посчастливилось еще больше: я нашла дневник Ломтева. Только благодаря ему я поняла, что означает загадочная надпись на картине: «Cervaro. Olimpiade XXX N.Л. 1845». Оказалось, что «пенсионеры»-художники, которые за казенный кошт ездили из России учиться в Италию, устраивали праздник, который назывался «олимпиадой». Проходил он в предместье Рима под названием Черваро. Это была очаровательная местность, полная пещер и гротов. В одном из них художники и проводили свой карнавал, переодеваясь в маскарадные костюмы. Костюм Ломтева на автопортрете удивителен: штаны - одного исторического периода, шляпа - другого… В «Дневнике» он писал, что у художников был обычай: потихоньку от остальных празднующих, в одиночестве, заходить вглубь грота. И там у «сивиллы» спрашивать о своей судьбе, что ждет в течение следующего года. В общем, на картине изображен судьбоносный момент - вечер «Олимпиады», когда Ломтев узнает свою судьбу на год вперед.
Так работникам музея удалось найти интересные детали об одном из художественных шедевров - автопортрете Николая Ломтева. В инвентарной книге музея о картине было только указано, что она принадлежит итальянскому мастеру XIX века и изображает военного. Но ни стиль написания, ни одежда изображаемого не соответствовали тем канонам, к которым картину отнесли. В дневниках Ломтева было описано его пребывание в Италии. Костюм на холсте был действительно необычный. Все потому, что надет был в праздник, когда люди переодевались и выезжали на природу в пригород. Как автопортрет Ломтева оказался в Киеве? Когда художник уже должен был возвращаться из Италии в Россию, случилась некрасивая история. Чиновник, отвечавший за деньги «пансионеров», украл их и сбежал с любовницей в Америку. Все художники остались без средств, а Ломтев все равно, хотя и с большим трудом, вернулся в Россию. Он пишет об этом в своем дневнике. Сначала попал в Константинополь, потом оказался в Киеве… Кстати, известно, что основатель киевского музея Богдан Ханенко когда-то покупал его произведения.
Булат АЗНАБАЕВ |
|
 |
