Активный запас

1985 год
5 января. Малеевка
Пятый день нового года. Вчера весь день, словно эхо на разгулявшийся буран, ныло сердце. Позвонил Раузе и немного успокоился. Сегодня проснулся с мыслью о ней. Мысли согрелись, на душе просветлело. За сорок шесть лет она ни словом, ни поступком ничего не сделала мне во вред, наоборот, оберегала меня, если обо мне какие-то сплетни доносили, самой сплетнице доставалось: "За своим мужем присматривай, о моем муже тебе заботы нет!" Об этом недавно сама сказала. Бывало, и ругались, но ни разу в ней не разочаровался.
Сегодня проснулся с мыслью о ней. Душа сразу стала полной. Как приеду, надо найти письма, написанные ей с фронта.
6 января. Малеевка
Сегодня буран усилился. Какой-то тревожный буран. В этот буран расстреляли Любомира Зуха. Его в сентябре 1942 года расстреляли, а сегодня во второй раз - уже навсегда. Героя с такой тяжкой судьбой у меня, кажется, не было. Можно было за три минуты до расстрела прислать помилование и тихо-мирно завершить историю. Но зачем тогда все прежние усилия? В жизни-то его не помиловали. Только я помиловал его - ради жизни. Сама жизнь не помиловала.
7 января. Малеевка
Завтракать не ходил. Врач велел поменьше двигаться. Еду мне принес Владимир Санги. Смотрел в окно, как он идет. Белая медвежья шуба, белая шапка, на ногах унты. В вытянутых руках несет товарищу еду. Прежде с Санги близко не общались. В последние дни часто сидим, разговариваем. Дитя природы. Дельный, основательный человек. Умелый охотник. На днях угощал мясом кабана. С южного Сахалина. По национальности нивх. Пишет по-русски. Хороший прозаик.
10 января. Малеевка
Сегодня дописал основную часть "Помилования". Привел Марию Терезу к могиле Любомира Зуха. И мы расстались. Сердце так и ноет. И вообще, эта вещь душу мне потерзала. Следующее произведение надо бы написать повеселей.
Дальнейшие события будут изложены в эпилоге.
Все пытались спасти Зуха, я и сам пытался. Не получилось. "Закон войны", "военное правосудие" оказались сильней нас всех.
* * *
Назидания Тимербулату:
Говори "спасибо" уступившему дорогу, иначе подумают, что ты гордец или глупец.
Отдавай двумя руками, бери одной рукой. У тебя всегда будет всего вдоволь и душа будет праздновать.
Говорят: "Москва слезам не верит". А ты, мой друг, верь людским слезам, ибо ты не Москва.
Если хочешь, чтобы тебя по
мнили, ты сам других не забывай. Если тебя забудут, не обижайся на других, они так поступают не от дурного характера или от плохой памяти. Значит, ты сам перестал напоминать о себе делом, словом, поведением.
Мое желание: растить Тимербулата не ловчей птицей - у нас на это нет данных - а певчей птицей. О, как трудно этим певчим!
7 февраля.
С Аллой Докучаевой делали мое интервью для "Вечерней Уфы". Несколько раз звонил ей, вносил поправки. Алла по телефону подольстила мне: "Вы работаете, как Лев Толстой, преданно литературе". После этой шутливой фразы я серьезно подумал вот о чем: изменив литературе однажды, потом у нее прощения не попросишь. Она тебе не женщина.
31 мая. Москва
Лежу в больнице на Открытом шоссе. Прошло уже 20 дней. Живу будто вне реальности. Этот дом - дом без улыбок. Важные персоны - обитатели этой больницы - друг с другом не здороваются, на приветствие отвечают только кивком головы. Единственный светлый человек - мой лечащий врач Татьяна Петровна. Какие-то мрачные сестры вокруг суетятся, бегают. Санитарок совсем нет. Палату убирают редко. Столовая на этаже. Там работает унылая буфетчица - официантка. Заходя туда, себя чувствуешь, как в доме престарелых. Чайных ложек на всех не хватает, со стола посуду убираем сами и относим на стол для грязной посуды.
Это Центральная клиническая больница 4-го управления Минздрава РСФСР (вроде Кремлевки, но для РСФСР). Часто у процедурных кабинетов останавливают окриком:
- Подождите!!
Одной я сказал: "Почему вы нервничаете? Болеете, что ли? Почему капризничаете?"
Сразу стала вежливой.
Аппаратура тут хорошая. Люди при ней - хуже. Аппаратура такая чуткая, отзывчивая, а люди при ней черствые. Редко есть и хорошие. Из таких - сестра Наталья Павловна, которая дает электросон, и одна из этажных сестер - Татьяна.
Персонал в целом тут чувствует так, что больные для них, а не они для больных. Исключение делают для высокопоставленных людей или для приближенных очень высокопоставленных (самих очень высокопоставленных тут не бывает). К примеру, руководящая работница канцелярии Верховного Совета занимает палату "люкс" с ванной. Я человек неприхотливый. Меня устраивает и моя палата, и все остальное. Не устраивает обстановка унылости.
Принял меня травматолог, смотрел ноги. Они болели. Он ни разу на меня не взглянул. Как же врачу не смотреть больному в глаза? В глазах же у него вся боль, вся надежда. Атмосфера чинопочитания применительно к больным - вот что огорчает меня.
4 июня. Больница
Холодный, неуютный день. После обеда из Уфы позвонила Рауза. Еще не снял трубку, как (удивительно!) почувствовал: это весть о смерти. Только чьей? Она сообщила о смерти Кайсына. Эта весть не была неожиданной. Поначалу только сердце сжалось. Теперь горе начинает давить, все тяжелей и тяжелей… На похороны поехать не смогу. Когда сказал врачу, тот резко отрезал. Ярослав Смеляков в одном из своих стихотворений нас четверых - Кайсына, Расула, Давида и меня - назвал четырьмя колесами "поэтической телеги", четырьмя подковами скакуна. Сломалась ось, одно колесо укатилось в сторону, слетело одно копыто. Остались мы втроем.
С врачом согласиться-то я согласился (что не надо ехать на похороны), но потом, может, буду мучиться. При жизни я к Кайсыну был внимателен, хоть в этом-то не буду каяться.
На улице ветер, тучи. В сердце - горе.
20 октября.
Мне исполнилось 66 лет. Одна сторона сказанного тогда цыганкой в Горьком - 66-99 - наступила. Хотя раны, болезни, пожалуй, жизни не добавили, все же прожил немало. Однако длины ее не ощущаю. Жизнь - словно туго смотанный клубок - в горсти уместится.
* * *
Конечно, поэта создает время, но оно его создает из поэта, а не из чего-либо другого.

1986 год
25 января.
Приехал в Голицыно. В 1951 году здесь, на этом же самом месте, был маленький деревянный Дом творчества на 8-10 человек. Тогда в этом доме я написал первые три стихотворения цикла "Европа-Азия". Был апрель. Посчитав это за сделанное дело, радостный, в начале мая поехал домой. Рауза Альфию ждала. Альфия родилась 22 июня. Во вступлении в "Европу-Азию" описаны чувства женщины, ожидающей ребенка. Имелась в виду Рауза. Тогда в Голицыно прошли грозы.
А сейчас зима, температура опустилась ниже 25. Никак не могу привыкнуть к этому новому зданию.
31 января. Голицыно.
Наконец написал первые строки "Адвокатов"*. Кажется, серьезного произведения, как замышлялось, не получится, тянет на легковесную вещь.
20 февраля. Голицыно.
Сегодня уезжаю в Москву на съезд партии, хотя открывается он 25-го. Наши приезжают 22-го утром. Рауза приезжает с ними. Завтра займусь своими делами. В душе какая-то тревога. Все кажется непрочным. С болью думаю о внуках. Как суждено им жить? А ведь раньше сулили себе и им только лучшее. Лучшая жизнь - это когда равновесие в душе и надежда в сердце... Снилась Рауза. Приехала ко мне на съезд, а я не смог встретить ее. Она рассердилась. Быстро отошла. Когда ушли обиды и злость, она стала моложе и красивее.
21 февраля
Много говорим об интернациональной дружбе. Ведем пропаганду, создаем музеи. Это неплохо. Но вся эта работа направлена на дружбу с дальними странами и народами (Африка, Азия, Латинская Америка). Но не забываем ли о том, что в одном и том же районе есть башкирские, татарские, русские, чувашские школы? Встречаются ли дети этих школ, дружат ли они между собой? Как мы дружим с нашими соседями - Татарией, Удмуртией, Куйбышевской, Оренбургской, Тюменской областями? (Со взрослыми и детьми). Я не беру в расчет такие формальные акции, как соревнование отдельных колхозов, представители которых один раз в год встречаются за столом. Полагаю, это не так уж плохо, но мало в них духовного содержания. Скажу грустную вещь: мы меньше стали радоваться успехам других. Хотя каждый (я имею народ) допускает, что другие тоже хорошие, но он лучше. Присутствует тут скрытый национализм, чувство национального превосходства. До чего дошли! Через три дня съезд. Я очень жду, надеюсь, что настанет оздоровление национальных взаимоотношений, нравственное оздоровление общества в целом.
9 марта.
Вернулся в Голицыно. Съезд меня окрылил во многом. Лишь тревожусь о том, сумеем ли мы переломить себя. Ломать надо не только себя, но и многое другое...
* * *
Позавчера в Москве перед отъездом сюда встретился с Виталием П., редактором, который должен редактировать "Помилование" для "Дружбы народов". Он перечеркал весь текст. Мои возражения не принимает. Говорит: "Я сам писатель, я сам художник слова". Аргумент, конечно, очень сильный - "сам художник слова," - но, почему-то он меня не убеждает, творчески не мобилизует. Кстати, он настаивает, чтобы в могиле Зуха не горел фонарь, дескать, это мистика. Придется с ним расстаться и вообще повесть взять обратно, отдать в "Новый мир". Накануне в отделе сказали: "Он внештатный редактор, мы его "подкармливаем". Почему мной "подкармливать" его?
29 марта. Голицыно
Случайно обратил внимание на свою руку (на тыльную сторону ее). Сколько мелких и крупных морщин, складок, сосудов, капилляров, и радостно подумал вот о чем: все они работают на меня, борются за меня, за мою жизнь. Спасибо им! Они стареют, погибают, клетки вновь рождаются, чтобы я жил. Есть у меня люди, которые, как эти красные сосуды, посвящают себя тому, чтобы жил мой дух. Такой была всегда Рауза, такие - дети мои Альфия и Ильгиз, внуки, Алик. Капилляры должны действовать постоянно, без перебоев. О друзьях этого не могу сказать, кроме Мусы и Рафаэля (а был Назар!) В этом никто не виноват. Значит, просто у меня таких друзей мало. Действительно, они же не капилляры.
О далеких друзьях - о Расуле, Давиде, Мише Дудине я не говорю. Я с ними повседневно не общаюсь. Это - другая сфера дружбы.
6 апреля. Москва
У народа, у которого есть Тукай, не должно быть, не может быть нравственного произвола. Он никогда не представится так, чтоб показать себя хуже. Ему просто неловко и стыдно так поступать.
7 апреля. Москва
Вроде притчи. Молодой сильный мужчина влюбился в молодую, очень красивую женщину. Та его тоже полюбила, хотя была не свободная. Любовь эта продолжалась много лет. Женщина жила двойной жизнью. Об этой тайной связи мужчина рассказал своему близкому другу. Тот спрашивает:
- Она согласна быть твоей женой?
- Согласна, - отвечает любовник.
- Почему же не женишься?
Любовник красавицы, видимо, не был уверен в себе и поведал другу такую историю.
- Древние персы, как известно, периодически завоевывали плодородную богатую Грецию, грабили и увозили все богатство страны, а оккупантами в Греции не оставались. Один из греческих мудрецов спросил царя Кира: "Почему вы, ограбив, из богатой страны уходите в свою несчастную бедную пустыню?". Царь мудрецу ответил так: "Наша земля скудная, поэтому мы воинственные, войной добываем себе блага. Народ наш неприхотлив, терпелив, вынослив. Если мы останемся в Греции, то другие придут к нам войной и отберут наше достояние. Придут одни, потом другие. А так мы не теряем ни своего достоинства, ни богатства".
В конце тот любовник заключил: "Лучше я буду бедной Персией, чем богатой Грецией, которая всегда жила под страхом быть ограбленной…"
* * *
Безответно влюбленный сказал: "Я знаю, что у меня есть счастье, но оно не со мной, оно принадлежит другому. Все-таки я не совсем без счастья".
Слабое утешение.
* * *
Посеяв любовь, пожинаю тоску.
5 мая.
У меня всегда был мал запас знаний. Я работал и работаю на пределе, без большого резерва. В этом есть что-то и хорошее: я использовал максимум своих познаний. Жил в страхе: вот-вот иссякну. Это меня подстегивало. В сущности, у интеллигентного человека должен быть большой запас образованности (именно образованности), которая способствовала бы большой активности и маневренности мысли - мысли творческой. Весь запас, у кого он имеется, должен присутствовать в активе. А пассивный запас, наверное, тормозит, мешает мысли, как запас жира мешает работе сердца.
* * *
Дни, прожитые вдали от родины, дни, которые прошли без тебя, любимая, крошатся, откалываются от моей судьбы.
* * *
Много лет назад соседу по даче Косте, которому 4 года, говорю:
- Костя, давай покатаю тебя на машине. У тебя время есть?
- У меня нет времени. Я еще маленький, - отвечает он.
При этом, видимо, имеет в виду часы. А в сущности, дети живут без времени. Позже я, будучи в Монголии, убедился, что монголы тоже живут без времени. Скажет монгол, что придет в девять часов - явится в двенадцать.
28 октября.
Всю осень шли дожди, вода залила поля, по бороздам бежали ручьи. Дороги размыло. В людях затаилась обида на природу. Но вот уже несколько дней, как погода наладилась, небеса распахнулись, засверкали синевой. Солнце стало щедрей. Но обида так скоро не прошла. Уж очень изнурила эта пасмурная осень.
Так же и между людьми. После взаимных обид не скоро душа отходит, слова с языка не идут, взгляды упираются, сойтись не хотят.
19 декабря. Малеевка
Малеевка меня встретила медленным снегопадом. Прежний снег успел растаять. В этот раз я сюда уже не стремился с прежним задором. Устал, наверное. Да и настроение было не на высоте. Первыми по дороге встретил дворника Сашу и его жену цыганку Марию. Обрадовались, будто родного брата встретили. И официантка Маша обрадовалась. Она здесь уже тридцать пять лет работает. И 85-летняя Варвара Петровна все так же в гардеробной на своем посту. При виде их и сам обрадовался. Из писателей никого знакомых нет. Все чужие. Когда-то я здесь, в одних стенах, жил и общался с Александром Твардовским, Ярославом Смеляковым, Чингизом Айтматовым, Вилем Липатовым, Николаем Атаровым, Асхадом Мухтаром, Семеном Даниловым. Ходить с ними, беседовать или в одном застолье сидеть - в этом был своего рода почет, особое достоинство.
31 декабря. Малеевка
Через три часа наступит Новый год. Сижу один-одинешенек.
Нет близкого человека, с которым бы встретил праздник. А с кем попало не хочу. (Но все же в 11-30 пошел в столовую.) Нынче выпивку совсем не продают. Горбачевский "сухой закон" все засушил.
1986 год прошел ровно. Ни больших радостей, ни больших, слава Богу, бед не принес. Если впредь хуже не будет, то и хорошо.
Когда встречали 1939 год, я написал стихотворение и опубликовал его в "Ленинце". Начиналось оно так: "В память прошедшего года, букет поднесли мне друзья". Разумеется, никто мне тогда никаких букетов не "подносил". Это было лишь мечтой. Но юношеская мечта бывает равна действительности, и даже реальней. Хотя нынче букетов тоже не было, поздравления пришли. Прислали Тимербулат, Альфия, Муса, Нияз*, Мирзагитов. От Раузы пока ничего нет, приболела, наверное. За последние сорок лет впервые Новый год встречаю в одиночестве. Но особенно не унываю. Уже сколько зим отправляюсь в добровольную "ссылку". Так что ворчать права не имею. Распогодилось. На ночь похолодало. С природой взаимоотношения хорошие.
* * *
Свое новогоднее пожелание возглашаю миру: пусть же для всех людей, а для тех, которых люблю, особенно, Новый год будет благодатным, новое тысячелетие будет благополучным, всей живности на Земле, всей растительности желаю вечного здоровья. Если Вечность сама продолжится, то все будет хорошо.
* * *
О писателе нужно говорить прежде всего как об авторе книг, о творце, потом только о нем самом, о его характере, о его хороших и дурных свойствах. Нужно идти к автору от его книг, а не наоборот. Подход "наоборот" может оказаться не совсем оправданным. Каков человек писатель -  злой и вздорный, или добрый и лояльный -  не должно влиять на оценку его произведений. Что касается меня, дела обстоят так: я человек доброжелательный (смело утверждаю), отзывчивый, не завистливый, оттого и боюсь: не дает ли это повода для снисходительного, предвзято благосклонного отношения к моим произведениям.