Интересно, что шляхтичи - выходцы из Речи Посполитой (Польши), коих в Уфимском уезде было несколько сот человек, были почти сплошь грамотны. К примеру, дворяне Каловские расписывались латиницей еще в начале XVII века.

Однако ситуация резко меняется в начале XVIII века, когда государство потребовало от служилого сословия не только умения читать и писать, но и профессиональных навыков в точных науках. Первый указ Петра I, адресованный в Уфимскую провинцию и посвященный вопросам образования, вышел в 1717 году. Коменданту предписывалось: «Приказного чина дьяческих и подьяческих и всякого чина людей детей их отдавать до 15 лет, кроме дворянских, учить цифири и некоторой части геометрии. Для того учения математической школы учеников по два человека в губернии, которые бы геометрию и географию выучили бы, отвесть школы в архиерейских домах, а во время учения им с тех учеников ничего отнюдь себе не имать. А как те ученики науку выучат совершенно и им давать свидетельствованные письма за своей рукой и во время того отпуску имать с тех учеников по рублю с человека, а без тех свидетельских писем жениться им не допускать. А прошлого 1716 года велено прислать из Уфы подьяческих детей от 10 до 15 лет, которые в Казани учить цифири, а именно Федора Гурьева, Максима Гребенщикова, Якова Халтурина и Сергея Бердиникова». 

Таким образом, Петр I придал образованию статус государственной службы, обязав местные власти следить за тем, чтобы оно было бесплатным. Приказные люди не могли завести семью без аттестата о полученном образовании. 

Обратим внимание на то, что в указе 1717 года дворянские дети исключены из системы бесплатного обучения. В 1736-м всем дворянским детям «от 7 до 20 лет возраста предписывалось быть в науках, а от 20 лет употреблять в военную службу, и всякий должен служить в воинской службе». В 1737 году была введена регистрация всех дворянских недорослей старше 7 лет. В 12 им назначалась проверка с выяснением, чему они обучались. В 16 лет их вызывали в губернские города и после проверки знаний определяли дальнейшую судьбу. Имеющие достаточные знания могли сразу поступать на гражданскую службу, а остальных отпускали домой с обязательством продолжить образование, но по исполнении 20 лет они обязаны были явиться в Герольдию для определения на военную службу. Тех, кто к 16 годам оставался необученным, записывали в матросы без права выслуги в офицеры. Впрочем, как заметил в начале XIX века главный цензор Российской империи Петр Андреевич Вяземский: «В России суровость законов умеряется их неисполнением». На деле неграмотных дворян даже в эпоху Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны было предостаточно. Некоторые из них не только были женаты, но и умудрялись дослуживаться до офицерских чинов. Подтверждением тому служат полковые сказки уфимских и оренбургских полков XVIII века. В 1736 году в уфимском гарнизонном полку служил 52-летний прапорщик Матвей Иванович Мошков из казанских дворян, у которого в графе «грамотность» было отмечено «не умеет». Его заместитель -подпрапорщик Михей Петрович Куровской также был неграмотен. Таковыми же были капрал Афанасий Андреевич Писемский и поручик Петр Григорьевич Колокольцов. 

На фоне малообразованных местных дворян выходцы из Европы казались людьми с другой планеты. В уфимских и оренбургских полках в 50-е годы XVIII века служил выходец из Италии поручик Евгений Тосканин, у которого в полковом списке значилось: «По-российски, и по-латински, и по-французски, по-немецки читать и писать умеет, а сверх того знает математику, фортификацию, геометрию, артиллерию, архитектуру, рисовать и фехтовать знает». Прапорщик из курляндского дворянства города Либавы Иван фон Брунау также знал несколько языков, в его полковой сказке было отмечено: «По-немецки, по-французски и по-русски знает, геометрию, фортификацию, историю и геодезию первую часть знает».

В XVIII веке малообразованность 

дворян обуславливалась не только консервативностью мышления. Они прекрасно понимали, что отныне успешность карьеры зависит от объема приобретенных знаний и навыков. Однако в Уфе и Оренбурге отсутствовали государственные школы для дворян. Частные пансионы были страшно дороги, а учителя-гувернеры малочисленны и малокомпетентны. Петр Николаевич Пекарский, родившийся в 1764 году в сравнительно зажиточной семье майора Николая Семеновича, был вынужден обучаться в Уфе грамоте и немецкому языку в пансионе ссыльного преступника, у которого палач вырвал ноздри. Его внук - академик Петр Пекарский записал воспоминания Петра Николаевича о годах учебы: «Круг наук был не обширный - читали псалтырь и выучивали буквы азбуки. Вообще уфимские учителя отличались не сколько ученостью, сколько жестокостью. Уже в преклонных годах Петр Николаевич говаривал, что когда ему приходилось видеть во сне, что он сидит опять у ссыльного за вокабулами, у него волосы становятся дыбом, очнувшись, он всегда благодарил Бога, что это во сне, а не наяву. Ученик, почему-либо опоздавший в школу, подвергался жестокому наказанию, но чтобы избежать его, ученики нашли верное средство. Запоздавший, идя в школу, ловил первого попавшегося ему на улице петуха и при входе его в класс впускал его перед собой. Учитель тотчас приказывал отнести петуха на кухню и делал при этом вид, что не замечает прихода воришки. Однажды Пекарский провинился и явился в школу без обычного приношения, за что наставник наказал его так усердно, что он слег в постель. После этого матушка Мария Сергеевна упросила мужа посылать детей не в школу, а к пленному немцу, оставшемуся в России. Этот наставник обходился с детьми очень гуманно, о чем вспоминали с признательностью в глубокой старости. В особенности им памятна добрая немка, жена наставника. После изучения первых основ арифметики, немецкого языка, остановилось дальнейшее образование Петра и Семена, и они, несмотря на детский возраст, были определены на действительную службу в пехотный полк, расположенный в Уфе».

Примечательно, что и в Оренбурге, где учились дети многих уфимских дворян, служивших в Оренбургском пограничном корпусе, дворянский пансион также возглавлял бывший преступник. Поэт Гаврила Романович Державин, начавший свое образование в 50-е годы XVIII века в Оренбурге, вспоминал о своем учении: «При вступлении в отроческие годы, т.е. на седьмом году, по тогдашним законам явлен был на первый смотр губернатору И.И. Неплюеву и отдан в научение языкам, за неимением там учителей, сосланному за какую-то вину на каторжные работы Иосифу Розе, у которых дети лучших благородных людей в Оренбурге при должностях находящихся, мужеского и женского рода учились. Сей наставник, кроме того что нравом был развращен, жестоко наказывал своих учеников самым мучительным, но даже не благопристойным штрафом, о коих рассказывать здесь было бы отвратительно, был сам невежда и не знал даже правил грамматики, а только упражнялся твердением вокабул и разговором и списывая оных, его Розой рукой и прекрасно однако писанных. Через несколько лет посредством такого учения разумел уже помянутый питомец по-немецки читать и писать и говорить». По свидетельству самого Державина, кроме немецкого он не знал другого иностранного языка. Вообще в первую пору прошлого века исключительным проводником образования у нас служил немецкий язык, и только с царствия Елизаветы, а особенно Екатерины II распространяется знание французского.

Интересно, что в Оренбурге в XVIII-начале XIX века действовала специальная школа, в которой учились только чада ссыльных. 

Дети бедных дворян (а таковых в Уфе было большинство) имели возможность получить начальное образование в так называемой гарнизонной школе. Что она из себя представляла? Эти образовательные учреждения начали появляться в России с 1721 года. Они открывались во всех городах, где стояли полки, и предназначались в основном для подготовки унтер-офицеров и других кадров младшего командного состава армии, а также мастеров различного профиля для нужд армии. Предусматривалось, что в них принимались мальчики 7-летнего возраста. Программа обучения была несложной и включала в себя обучение грамоте, арифметике и в зависимости от профиля гарнизонной школы - «артиллерийской и инженерной науке», «солдатской экзерциции» (строевая подготовка), «художествам и мастерствам, кои армии и полкам потребны» (музыке, игре на флейте и барабане), писарскому делу. Школьники обеспечивались обмундированием и питанием за государственный счет. Денежная сумма, выдаваемая им ежемесячно на руки, зависела от уровня подготовки. Например, если школьник обучался грамоте и пению - то получал 

15 1/4 коп., при обучении письму и арифметике - 19 1/4 коп., изучая геометрию - 23 1/4 коп., находясь в классе артиллерии и фортификации - 30 коп. Помимо этого, все обеспечивались продовольственным пайком, включающим 2 четверика муки (четверик - старая русская мера объема сыпучих тел, примерно равная 26,2 л), по 

1 гарнцу круп в месяц (гарнец - русская дометрическая единица измерения объема сыпучих тел (ржи, крупы, муки и т.п.), равная 1/8 четверика (3,2798 л).). Школьникам также выдавалось по 15 коп. в год на покупку соли. На обеспечение школьников вещевым имуществом им выдавались деньги в сумме 1 р. 50,5 коп. По данным академика Леонида Васильевича Милова, автора фундаментального исследования «Великорусский пахарь», прожиточный минимум в середине XVIII века составлял 3 рубля в год. Из этой суммы полтора рубля стоил комплект зимней и летней одежды. Таким образом, школьники в гарнизонных школах не страдали от холода и голода. 

 Учащиеся распределялись на три класса: младший, средний и старший. Если школьники обнаруживали способности и преодолевали начальный курс, то их дальнейшее обучение велось по следующим направлениям: 10 человек обучались артиллерии и фортификации, 20 - пению и музыке, 10 - ремеслам и 10 - письмоводству. Малоспособные ученики обучались слесарному, плотничному, портняжному, сапожному и другим ремеслам. По достижении 16-ти лет большинство учеников определялось на службу в армейские полки и гарнизоны, а наиболее способные оставлялись в школах еще на три года для усовершенствования подготовки или же направлялись для дальнейшего обучения в военные школы более высокого ранга. 

Подробно расписывалось, чему и кому обучать детей: 1) чтению, письму и пению ротным писарям «или кто тому искусен»; 2) солдатской экзерциции - определенным к тому унтер-офицерам; 3) арифметике, артиллерии, инженерному делу - имеющимся в тех гарнизонах офицерам полевых и гарнизонных полков, которые те науки знают, если таковых не найдется, то «артиллерии инженерным обер- и унтер-офицерам». Офицерам и писарям запрещалось брать плату за обучение от малолетних детей, т. к. этот труд вменяется им в службу». 

Отметим, что именно Уфимская провинция в XVIII веке внесла свой вклад в реорганизацию первых государственных школ Российской империи. До 1735 года в каждом гарнизонном городе число школьников не должно было превышать 64 человека. Именно столько оплачиваемых государством вакантных мест было установлено при каждом гарнизонном полку. В 1735 году первый глава Оренбургской экспедиции - Иван Кириллович Кирилов после инспекции Уфимского гарнизона предложил принимать всех солдатских детей в школы независимо от количества желающих. Такое радикальное решение было продиктовано той плачевной ситуацией, в которой находились многочисленные дети и сироты уфимских служилых людей. Он, в частности, писал, что в одной только Уфе солдатских детей обнаружено более 400 человек (население города в то время составляло чуть больше 5000 человек). Эти юноши занимались бродяжничеством, поденным трудом, собирали милостыню и т.д. Кирилов предлагал всех их собрать и поставить на казенное довольствие, записав в гарнизонную школу, полагая, что расходы на их содержание и обучение окупятся. Во-первых, они заменят рекрутов, которые недешево обходились казне. С этого времени гарнизонные полки в Уфимской провинции начали комплектоваться только солдатскими детьми. Во-вторых, образованные выпускники гарнизонных школ были превосходным кадровым резервом для унтер-офицерского состава, подготовка которого в армии требовала значительных средств и времени. 

Поэтому, Сенат, «разсуждая, чтобы впредь в рекрутских наборах с государства могло быть подспорье, и служилых людей дети, шатаясь, не пропадали», вынес решение: принимать детей служилых людей, которые по именному указу 1732 года подлежали обучению в гарнизонных школах, «и сверх того комплекту, сколько где явятся или сыщутся». Особо оговаривалось обучение в гарнизонных школах дворянских детей: «Дворянским детям, не имевшим своего пропитания, давать жалованье «против того, как солдатским детям определено». 

Именно Кирилов реорганизовал уфимскую гарнизонную школу, существенно изменил ее программу. Нам удалось обнаружить ее штат от 1736 года. Вот каков первый педагогический состав с годовым жалованием: «Ректор протопоп Антипий, который положен в церковном штате выше сего по 200 рублей, информатор немецкого языка Михайла Пиляский по 48 рублей, учитель немецкого языка Николай Соколовский по 70 рублей, учитель латинского языка прислан из ученой Академии наук правительственным сенатом Яков Виноградов из учеников, учитель арабского языка из ахунов Мансур по 100 рублей, российской школы учитель Алексей Пономарев, российской школы и пения учитель Петр Кирьянов по 36 рублей. Школьников и солдатских детей разночинцев, коим дается по 3 деньги в день, а всего 79 рублей, в Уфе 111 человек по 555 рублей в год. Оные уфимские школьники получали жалования против того как в гарнизонных школах определено, итого на школу 1188 рублей».

 Таким образом, в отличие от большинства гарнизонных школ, в уфимской преподавались науки, выходившие за рамки указов - латынь, арабский, немецкий языки. Учителями были не гарнизонные офицеры, а настоящие ученые, среди которых один (Виноградов) ранее состоял в Академии наук. В 1737 году в штат был включен преподаватель геометрии и арифметики, получавший 120 рублей в год, а также учитель живописи - 60 рублей в год. Кроме того, в статью расходов включался 21 рубль «на расходы мелкие и на покупку книг, инструментов и прочего». Учеников обслуживали 5 прачек «для мытья у школьников рубах», которым выплачивалось на всех по 8 рублей 48 копеек в год.

В других городах и крепостях Уфимской провинции программа обучения была значительно скромнее. Так, главой Оренбургской экспедиции Василием Никитичем Татищевым предписывалось в 1738 году: «Всякое радетельное старание приложить Вам в каждой крепости, или где по вашему усмотрению способнее рассудится, учредить для обучения солдатских малолетних и других чинов людей школы, в которых обучать их чтению письму, а наипаче страху божьему, к чему за учителей способно могут быть употреблены быть церковнослужители, что касается солдатских детей, то таких содержать на казенном полковом коште, употребляя на то деньги, остающиеся от неполного комплекта… учредить вам особого учителя и выбирая от солдатских детей тех, кто лучше натурой, учить пению, музыке, чистому письму и некоторым частям арифметики, чтобы оные под возраст и полковым потребностям, а паче в писари и в произведении в унтер-офицерские чины толь способнее быть».

В 1798 году одновременно с учреждением в Петербурге военно-сиротского дома гарнизонные школы были переименованы в военно-сиротские отделения. Воспитанники не только получали образование в стенах этих учебных заведениях, но и, находясь на полном обеспечении, проживали в них. В 1805 году военно-сиротские отделения были реорганизованы в кантонистские школы. 

Один из выпускников этих школ, обучавшийся в начале XIX века в Оренбургской губернии, оставил воспоминания, позволяющие представить систему начального военного образования: «Всех новичков распределяли по ротам, взводам, приставляли к ним дядек из воспитателей, и старших воспитанников и обучали их военным приемам. К этому времени собирались и старшие воспитанники, среди которых было немало и бородачей 20 лет. Для сих была установлена солдатская форма одежды, зимой черные мундирчики в виде фрака с медными пуговицами на один ряд, черные брюки навыпуск с красными выпушками, как у нынешних писарей в виде лампасы, на мундирчиках и шинелях коричневые погоны, шинели были серого сукна наподобие солдатских, солдатские же кивера, словом, были как солдаты. Все воспитанники получали пищу и одежду из казны, но жили по частным квартирам, так как помещений в крепости было недостаточно. Занятия начиналась в 8 часов, тотчас после завтрака и продолжались до 12 часов, когда они шли на обед, после этого был отдых на 2-3 часа, а затем снова занятия. Утром до обеда были классные занятия, после обеда обучали военным артикулам и приемам. Классные занятия происходили в особых помещениях, где стояли длинные парты, аршина 4 - 5, на которых сидели по 6 человек. Занятия были разделены на часы и по окончании каждого часа давался небольшой отдых. В школе обучали чтению, письму и арифметике, хотя главное внимание было направлено на выработку красивого четкого почерка. Сначала проходили азбуку, потом учили слоги, а затем уже мал-помалу начинали обучать чтению гражданской и церковной печати. Бились долго, трудно было осилить эту учебу, а все-таки года в два-три научались читать. Читали не так, как теперь, а кричали разом. У каждого ученика была деревянная указка, которой он водил по азам и читал вслух. Читать задавали строчки две-три. Прочитает сначала учитель, потом и мы начинаем долбить то же самое до тех пор, пока не запомним все три строчки и не отбарабаним их без запинки. Пока мы учили, учитель вызывал к столу по одному человеку и выслушивал. Хорошим чтецом считался тот, кто мог без запинки быстро, хоть и без всякого понимания, прочитать заданное. Только в старшем классе заставляли рассказывать прочитанное, и то прежде задавали статью на дом. Подбор учеников в классе был пестрым, иные сидели в классах года по три и даже по четыре. А иной вплоть до отправки на службу дальше первого класса не шел. Задачи решали на грифельных досках и дальше четырех действий не шли. Кто прошел деление, тот считал, что арифметика им освоена. Впрочем, некоторым лучшим ученикам, готовящимся в военные писаря, сообщались простые дроби. Вообще на занятия арифметикой не обращалось особого внимания, иной так и уходил на службу, зная только сложение. Зато на чистописание обращалось строгое внимание, почти каждый день в течение 6-7 лет ученик писал с прописей. Как только поступал в школу, начиналось обучение письму, но в первый год не давали ни бумаги, ни доски, а писали на песке. У каждого был ящичек величиной с лист писчей бумаги, с низенькими стенками. Этот ящичек наполняли песком, по которому писали пальцем. На песке писали до тех пор, пока не пройдут всю азбуку и слоги, а иногда и отдельные слога. Только на следующий год для тех, кто оказывал особые успехи, давали сначала аспидную доску и опять заставляли писать буквы в том порядке, в каком они расположены в азбуке. Только на третий или четвертый год допускали к бумаге. Ох и доставалось гусям, почти все ходили без хвостов. Писаря выходили из нас отличные, писали некоторые так, что трудно было отличить от литографического письма. Да и немудрено, если 4 года занимались чистописанием. 

Учителя были офицеры и унтер-офицеры, рядовые - из тех же кантонистов, только грамотные. Здесь же они получали чины. Каждый учитель служил рядовым лет по пять. Затем производился в унтер-офицеры, а через несколько лет получал и офицерские чины. Эти же учителя обучали и военным артикулам и приемам. Занятия проходили после обеда. 

Строгости были страшные, секли за каждую шалость. Что не так сделаешь, не выучишь урока, неправильно напишешь, замажешь тетрадь, или не так сделаешь, сейчас запишут в штрафной журнал, в каждую субботу была расправа. Всех провинившихся за неделю вызывают, чтобы назначить количество розог за каждый поступок отдельно, и потом общей суммой отсчитывают удары, иному бедняку приходилось до 100 ударов. Секли сторожа-смотрители, на экзекуциях обязательно присутствовали смотрители и воспитатели. По окончании учебы всех кантонистов рассылали по полкам, тех, кто оказывал особые успехи в чистописании, назначали писарями, других хороших учеников - в полковые фельдшерские школы, а иных в армейские полки унтер-офицерами, рядовыми же самых неспособных. Из кантонистов много вышло дельных офицеров и чиновников». 

Военно-сиротские отделения существовали 50 лет и были закрыты в начале 50-х годов XIX века.