До начала петровских реформ Уфимский уезд, как и другие территории, присоединенные к России при Иване Грозном, управлялся особым ведомством – Приказом Казанского дворца. Учреждение размещалось в Москве на Красной площади. Однако в начале XVIII века здание и архив приказа были полностью уничтожены пожаром, после чего правительство Петра I приняло решение ликвидировать учреждение. Управление регионом было передано властям Казани. Чем же было вызвано решение царя-реформатора?

Приказ Казанского дворца имел собственный бюджет, из которого только 7 процентов доходов поступало в общероссийскую казну. Основная  часть, собранная с населения бывших Казанского, Астраханского ханств и Ногайской орды, расходовалась на местах, уходила на жалованье местной администрации, служилого населения и казенных работных людей. 

Учитывая характер присоединения и этнический состав населения Поволжья и Приуралья, правительство не стремилось извлекать из этих областей максимальные доходы. Как правило, местное нерусское население жило лучше, чем крестьянство центральных уездов России. В самом привилегированном податном положении оказалось коренное население Уфимского уезда. Башкиры выразили желание добровольно принять подданство царя в то время, как в соседней Казанской земле часто полыхали массовые восстания против России. Волеизъявление башкирских послов было высоко оценено, и местные роды получили максимальные преференции не только в податях, но и в свободе вероисповедания и самоуправления. Однако беспрецедентные права отнюдь не были великодушным подарком Ивана Грозного. Пока Башкирия сохраняла открытую границу с казахскими степями, у местного населения оставалась возможность отказаться от российского подданства. К тому же башкиры обладали своей военной организацией, с которой властям приходилось считаться. Ее существование было необходимо для самой российской власти, поскольку большая часть юго-восточной границы России охранялась только башкирами. В итоге получилось так, что они вносили в казну государства меньше всех налогов и податей. К примеру, власти сибирских уездов тратили на свои нужды только 24  процента доходов, высылая в Москву ясачную пушнину на сотни тысяч и даже миллионы рублей. В конце XVII века один ясачный якут платил в казну от 5 до 6 соболей (т.е. от 3 до 15 рублей). В то же время башкиры вносили всего по 25 копеек со двора. Причем, ясачный оклад, утвержденный в 1631 году, не пересматривался до начала XVIII века. В результате в уезде всех денежных сборов не хватало даже на выплату жалованья стрельцам, что нередко приводило к бегству служилых людей из Уфы.

Правительство мирилось с таким положением до начала войны со Швецией. В обстановке финансового дефицита, вызванного военной реформой, Петр I решился пойти на отмену всех податных льгот и налоговых привилегий. Им был сформулирован новый принцип фискальной политики, суть которого была выражена в регламенте Камер-коллегии: «Никакого государства нет, которую положенную тягость снести не могло, ежели правда и равенство в нем будет». По существу, царь выдвинул положение, к которому спустя 70 лет придет основоположник политической экономии Адам Смит, сформулировавший четыре основных принципа налоговой политики государства, первый из которых требовал «справедливости, то есть всеобщности обложения и равномерности распределения налога между гражданами соразмерно их доходам». Но в отличие от отца политической экономии, Петр I пришел к этой же мысли от безвыходной ситуации, в которой оказалась страна после нарвской катастрофы.

Было решено в первую очередь в несколько раз повысить податные и фискальные сборы с населения тех областей, которые, по мнению властей, не приносили в казну существенных доходов. Для этой цели создали Семеновскую (Ижорскую) канцелярию, главную роль в управлении которой играл ближайший сподвижник Петра – Александр Данилович Меншиков. 

Основная ее деятельность была сосредоточена на территории, ранее управлявшейся Приказом Казанского дворца. Многие комиссары, такие, как Степан Вараксин и  Александр Сергеев, постоянно находились в Казани.

Самой удивительной особенностью Ижорской канцелярии являлось то, что  никакой отчетности в её деятельности не предусматривалось. Более того, служащие не были подсудны никому, кроме своего непосредственного начальства. Для государственных налоговых и судебных органов этого учреждения как бы не существовало. Подобным образом Петр I гарантировал ее служащим безнаказанность. Канцелярия получила исключительное право введения новых налогов с правом незамедлительного сбора, а все собранные средства оставляла в своем распоряжении. Эти деньги не подлежали общему контролю и распределению в обычном порядке. В штат канцелярии входили так называемые прибыльщики, в задачу которых входило изобретение новых налогов и податей.

4 октября 1704 года на берегу реки Белой на Чесноковской горе прибыльщики Михаил Дохов и Андрей Жихарев объявили представителям башкир о введении 72 новых налогов и податей. Они сообщили, что теперь нужно платить налоги за домовую печь, за улей, с каждой забитой  головы скота, с хомутов, дуг, прорубей, с окон, погребов, ворот, бань. Не все действия государевых людей были подчинены фискальным интересам государства. Башкиры впоследствии жаловались на требование прибыльщиков «…мезгиты (мечети) их построить против христианской веры и около городить и хоронить около мезгиты». Из всех статей челобитной только этот пункт не имеет прямого отношения к податям и налогам, но оскорбление чувств мусульман было гарантировано.

Самым эксцентричным порождением новой фискальной политики было введение особого налога на цвет глаз. Его величина возрастала по мере перехода от темных (черных) к светлым глазам (голубым). По максимальному тарифу платили обладатели голубой радужной оболочки – 13 алтын (39 копеек), в то же время черноглазые жители уезда вносили в казну всего два алтына, то есть 6 копеек. Вероятно, это был первый в истории случай учета расовой принадлежности при определении объекта налогообложения. 

Вместе с тем о введении новых налогов мы узнаем только из коллективных жалоб башкир. Никакого документального подтверждения указа о 72 налогах не существует. Дело в том, что башкиры, выслушав указ о налогах, избили Жихарева и Дохова, а бумагу вырвали из рук глашатая и бросили в реку. И мотивировали свои действия тем, что, по их убеждению, царь не мог подписывать подобных документов. Поскольку прибыльщики действовали от имени царя, то в глазах башкир они вели себя как государственные преступники. И были не так уж далеки от истины. Уже в ходе разгорающегося восстания правительство несколько раз официально отказалось признавать существование указа о 72 новых налогах. В 1720 году Сенат даже начал судебное расследование о деятельности Жихарева, Дохова, Сергеева и Аристова. В Уфу были вызваны и представители башкир, но в итоге следствие зашло в тупик, поскольку самого указа 1704 года найти не удалось. То обстоятельство, что Жихарев категорически отрицал сам факт его существования, свидетельствует о том, что прибыльщики были уверены в том, что найти его не удастся. С другой стороны, многократные протесты против новых налогов не могли быть плодом массовой галлюцинации, имевшей место на Чесноковской горе. По-видимому, прибыльщики, действуя в соответствии с правилами своей канцелярии, не оставляли никаких документальных доказательств, которые могли бы стать уликой в ходе разбирательств. 

Эпоха дозволенного беззакония всегда приводила к власти людей темного происхождения со своеобразными представлениями об этических нормах, способных как на выдающиеся поступки во имя государства, так и на небывалую подлость и преступления. В этом отношении личность главы Ижорской канцелярии – А.Д. Меншикова является вполне показательной. И если о нем известно почти все, то о деятелях подобного типа в нашем крае мы знаем гораздо меньше. Одним из непосредственных подчиненных Меншикова был казанский комиссар Александр Сергеев. Он родился в 60-е годы XVII века в Саранске в семье посадских людей. По сообщению челобитной башкир, еще в конце XVII века его отец содержал кабак. Это означало, что своим карьерным успехом Сергеев был обязан тем возможностям, которые открылись для «подлых людей» в петровское время. В возрасте чуть более 30 лет он получает должность казанского комиссара, помощника воеводы, ответственного за сбор налогов на всей территории Приказа Казанского дворца. В 1700 году он возглавляет строительство города Алексеевска, необходимого для прикрытия Самары на случай восстания башкир или набега калмыков. В начале 1704 года Сергеев в Казани производит смотр уфимских дворян и служилых людей, из которых он формирует солдатский полк. Поздней осенью 1704 года А.С. Сергеев из Казани направился к границам Уфимского уезда. Подчиненные ему войска до конца февраля 1705 года размещались в городках Закамской линии. Здесь он получил сведения о реакции башкир на действия прибыльщиков. Но ему был необходим более основательный повод для проведения военной операции. В этой ситуации командир Закамских служилых людей стольник Ф. Люткин предложил выборным башкирам подтвердить свою верность отдачей заложников со всех четырех дорог. Те отказались, что дало  Сергееву формальный повод  с войсками двинуться к Уфе. 

На следствии 1720 года башкиры обвинили Сергеева в том, что именно его действия стали главной причиной восстания 1704-1711 годов. Тот же оправдывался, что первые выступления начались еще до его вторжения: «…а башкирское разорение началось с него Сергеева, то лживство». Следствие подтвердило провокационный характер деятельности А.С. Сергеева в уезде в феврале-марте 1705 года. Казанский комиссар пользовался любой возможностью для того, чтобы оскорбить, напугать или вызвать негодование у башкир. В их челобитной повествуется о том, что Сергеев по мере движения к Уфе устраивал акции устрашения с применением артиллерии. Местные жители, услышав о приближении казанских войск, в спешке снимались с мест, бросая скот и имущество. Созванные в Уфу представители башкирских волостей ожидали наказания за сопротивление прибыльщикам. Весьма показательно, что Сергеев сообщил, что является «царевичем», то есть сыном Петра I. Казанский комиссар был уверен, что его не обвинят в самозванстве, которое в XVIII веке квалифицировалось как преступление против государства. После этого заявил башкирам, что приехал «с милостивым его императорского величества указом». И вместо новых окладных статей потребовал от представителей башкир обещания сдать государству 5000 лошадей. В противном случае грозился их повесить, а жилища их разорить и выжечь. Добившись вынужденного согласия, тем не менее не отпустил их. Более того, приказал собрать с базаров и улиц «обретающихся в городе всяких чинов постоялых дворов и, заперев в крепкий огород и караул, велел поставить и вина, и меду, поставя и зелья положив в неволю, поил, кто и век свой меду и вина не пивали, азей и мулов и ахунов их поил, а ежели кто не станет пить, тех бив палками насильно поил, и напившиеся лежали без памяти, и лежачих людей порохом палил, солому зажигал, свечи на руки прилеплял и другим в горсти пороху насыпав палил, а сбережась лежалых людей сызнова подняв, поневоле поил хотел поморить». В итоге этого «угощения» умерло еще 9 человек. Только одним этим мероприятием Сергееву удалось настроить против российских властей все мусульманское духовенство края. 

Уже осенью 1705 года царь знал о главных причинах волнения башкир. Он поручил фельдмаршалу Б.П. Шереметеву не только подавить астраханский мятеж, но и взять на себя переговоры с восставшими башкирами. 

Это распоряжение царя отстраняло казанских воевод от участия в разрешении конфликта. А.С. Сергеев пытался доказать Шереметеву, что восстание вызвано не его действиями и не налогами Жихарева и Дохова, а нежеланием башкир платить прежний ясак. К неудовольствию казанских воевод, Б.П. Шереметев был знаком с некоторыми башкирами - участниками Северной войны. Один из них, Усей Бигинеев, подал ему челобитную, в которой просил освободить их от  новых налогов. Фельдмаршал освободил из тюрьмы башкир, арестованных казанскими властями. С ними в Уфимский уезд был отправлен офицер с письмами, в которых Шереметев призвал башкир прекратить восстание и прислать лучших людей для ведения переговоров. Твердо потребовав от них соблюдения подданнической присяги, он одновременно «обнадежил», пообещав, что их старинные права и привилегии будут восстановлены. Казанские власти, усмотрев в действиях Шереметева угрозу своим планам, помешали фельдмаршалу встретиться с представителями башкир. Начальники застав и караулов получили от Сергеева строгое предписание не пропускать в Казанский уезд челобитчиков. Казанские власти сообщили царю, что Шереметев вмешивается в дела гражданского управления. Сергеев не простил Шереметеву его контактов с башкирами. Впоследствии фельдмаршал писал, что по приказу Сергеева в поволжские города были разосланы указы воеводам о запрете под страхом наказания подчиняться приказам фельдмаршала. Подобное бесцеремонное обращение вполне соответствовало общей атмосфере петровских преобразований. Представитель старого московского боярства, полководец, одержавший первые победы над шведами, был вынужден подчиняться и сносить обиды от сына кабатчика. В ходе подавления восстания казанский комиссар стал известен своей жестокостью. Командующий правительственными войсками Казанской губернии П.И. Хованский доносил правительству, что своими зверскими действиями Сергеев провоцирует башкир на продолжение сопротивления: «он башкирцев от роду 10 лет велел голову рубить, а ниже брюхо пороть». Прекращение восстания побудил Сергеева затеять рискованную, но многообещающую аферу. В 1716 году он решил сообщить царю о преступлениях его бывшего начальника - Александра Даниловича Меншикова. Ему пришлось тайно покинуть Россию, чтобы вдали от всесильного Меншикова передать донос находившемуся в Копенгагене Петру I. О том, насколько перспектива ознакомления царя с доношением А. С. Сергеева встревожила А. Д. Меншикова, свидетельствует письмо светлейшего князя царице Екатерине Алексеевне от 23 сентября 1716 г. Не сумевший воспрепятствовать конспиративному отъезду комиссара из России, Александр Меншиков загодя предупреждал царицу, что в разоблачениях Александра Саввича «все бредни» и обвинял его в похищении 4000 рублей. По существующей практике подтвержденный донос давал право на часть имущества обвиненного. Однако исход этого обвинения не ясен. В 1720-1722 гг. было организовано правительственное расследование, в ходе которого были признаны справедливыми жалобы башкир на политику властей, публично осуждены жестокости казанской и уфимской администраций в отношении башкир в начале века, в частности, один из них, комиссар Александр Сергеев, был заключен в тюрьму. Он находился под арестом до 1726 года. Однако краевед Игнатьев ошибался, когда писал, что Сергеев за свои преступления был подвергнут справедливой казни. Известно, что в мае 1728 года А.С. Сергеев был назначен комиссаром в завоеванные Петром I провинции Ирана.

Еще более показательна судьба другого уфимского администратора эпохи Петра I. В 1705 году в Уфе появился подьячий Афиноген Гаврилович Осанин. Он не был местным уроженцем, и его переезд в Уфу, по-видимому, был связан с деятельностью Ижорской канцелярии и прибытием в Уфу миссии комиссара Сергеева. В обстановке проведения жестоких фискальных мероприятий и последующего башкирского восстания центральные власти ослабили контроль за местными управленческими кадрами. Более того, между казанскими и уфимскими властями возник конфликт по вопросу о назначении воеводы в Уфу, в который вмешались и восставшие башкиры. В январе 1706 года казанский комендант Н. Кудрявцев назначил уфимским воеводой казанского дворянина Льва Аристова. Башкиры сначала предупредили Кудрявцева: «слышно де им, что идет на Уфу воевода Лев Аристов, и они де его, Льва, не пустят, у них де хорош воевода Александр Аничков». Впоследствии башкиры действительно остановили Л. Аристова в 200 верстах от Уфы, заявив: «велел де у них быть воеводою Александру Аничкову Борис Петрович и нам де он люб». В своём доношении Н. Кудрявцев убеждал А.Д. Меншикова отстранить Аничкова от воеводской должности: «А он, Александр, житель уфимской, и имели мы в том опасения, нет ли от него к ним в упорстве какого ослабления». 

В условиях, когда Уфа была отрезана восставшими от центра страны, а воевода не выполнял указаний казанских властей, никто не стал проверять происхождение новоявленного приказного человека. Однако в обычной обстановке назначение нового подьячего не могло быть произведено без определенных проверочных процедур. Для обеспечения успеха своей челобитной кандидат в подьячие должен был заручиться согласием не только местного воеводы, но и городских и уездных людей. Однако Осанина не проверяли. По-видимому, этому способствовало наличие у новоявленного подьячего определенного состояния, которым он очень умело распорядился в обстановке осажденного и страдающего от голода города. Первой его сделкой, зафиксированной в крепостных книгах Уфы за 1706 год, была покупка в собственность у вдовы местного жителя Алены Марковой её родной дочери. Кроме долгов, которые обязался заплатить за нее кредитор, Осанин выдал вдове 6 четвертей муки (7,5 центнера) «для пропитания хлебного и за те деньги и хлеб дочери её жить у него вечно». Как правило,  первые несколько лет подьячие служили в Уфе без жалованья, однако Афиноген Осанин в 1706 году выдал кабальных записей на сумму в 42 рубля. В том же году озаботился увеличением числа рабочих рук в своем хозяйстве, приобретя целую семью крепостных крестьян из пяти человек. В 1711–1712 гг. Осанин становится одним из самых крупных заимодавцев, выдав в течение только одного 1712 года по кабальным крепостям 1245 рублей. Среди его должников отмечены представители всех сословий Уфимского уезда, от крепостных крестьян  до дворян (Каловские, Артемьевы, Аничковы).  Следует отметить, что максимальный оклад провинциальных подьячих в начале XVIII века не превышал 30 рублей в год, но это несоответствие между доходами и расходами не насторожило уфимского провинциального фискала Илью Попова. 

В 1718 году за подьячим расправной канцелярии Осаниным записана одна деревня за Вавиловым перевозом, в ней показан один крестьянский двор с одной душой мужского и двумя женского пола. В 1715 году подьячий приобрел у уфимского дворянина Василия Третьякова дачу за рекой Белой по обе стороны реки Демы. В 1720 году поручик Михаил Жуков продал ему поместную землю за рекой Уфой вместе с крестьянами. С 1706-го по 1718 годы Осанин приобрел в собственность 11 душ мужского и 8 женского пола, не считая крестьян, перешедших к нему по сделке с Жуковым. И всю эту собственность Осанину удалось скрыть от ревизского учета. Сделать это было несложно, учитывая, что в 1719 году Осанин был старшим подьячим в Уфимской провинциальной канцелярии, а его имя в списке о присяге стоит сразу после имени коменданта Уфимской провинции Дмитрия Бахметьева. 

Занимая в Уфимской провинции вторую по значимости должность, Афиноген Осанин был арестован по доносу Андрея Курагина, исполнявшего должность помощника провинциального комиссара. Пока шло следствие, без хозяйского контроля его имение пришло в полный упадок. Уже через год всё недвижимое имение бывшего комиссара было передано Курагину «за правый донос на Игнатия Павлова, который назывался Афиноген Осанин, и за то деревня его Афиногенова за Уфой рекой, деревня Касимова с крестьянами дана ему во владение с хором и с мельницей, а пашни в той деревне на 225 четей в поле и в устье реки Шакши и озера Брызгалова сена копен с 300». 

В течение более 20 лет ни власти, ни горожане не могли выявить самозванца, сделавшего в системе управления завидную карьеру и сколотившего значительное состояние. По-видимому, именно это обстоятельство стало причиной разоблачения Павлова-Осанина. Возможно, его подчиненный Андрей Курагин, будучи менее успешным в службе, выбрал наиболее эффективный способ устранения своего начальника. К тому же новации Петра I в судебной области, подводившие материальную основу под практику доносительства, также могли пробудить желание разоблачить преступника. 

Таким образом, смутная эпоха петровских преобразований была питательной средой для способных людей авантюрного склада, однако не обладавших законными правами для социального роста. Нередко успешная карьера такого человека начиналась с преступления.