РУБРИКА "РОДОСЛОВНАЯ УФЫ"ДЕТСТВО ЛЁКИ
(Окончание, начало в №12 2020 г.) Новый год мальчик встречал вместе со всеми, но сразу после боя курантов его отправляли спать. Арано-рано утром первого января под ёлкой оказывались подарки, но, несмотря на запланированные засады, «застукать» Деда Мороза за работой мальчику ни разу не удалось. Давным-давно Как-то быстро выветрилась из нашей памяти обязательная процедура подготовки к зиме – «про тыкивание» окон ватой с последующим заклеиванием полосками газетной бумаги. А ведь так делали все! У большей части населения нашего города (как и страны) быт в середине прошлого века вышел прямо из века девятнадцатого: дровяное отопление, вместо водопровода умывальник с гвоздиком-клапаном. Вот и Карнауховы воду носили с колонки и выливали её в большую дубовую бочку на кухне. Квартира считалась большой, и потому кроме русской печи на кухне имелись ещё две «голландки» – украшенная изразцами и круглая, обитая железом. Огонь в вечерней печи – одно из самых тёплых воспоминаний ранних лет. И ещё одна сказочная картинка из детства: заваленный снегом дом со сверкающими на солнце сосульками и «пушистыми дымами над всеми тремя трубами»… Весенние детские воспоминания у Льва Михайловича частенько замыкаются на еде: на Масленицу бабушка жарила блины и заворачивала в них разные вкусности, делала из творога необыкновенные сырники или запеканку. В апреле пекла булочки с изюмом в виде птиц. На Пасху на столе всегда стояли политые сахарной глазурью куличи с изюмом и пасха из сладкого творога (её деликатно именовали «сырковой массой с изюмом»). Кроме того она варила кисели и компоты, делала желе и муссы… А иногда в духовке жарился нафаршированный яблоками, черносливом и клюквой молочный поросёнок, и весь дом заполнялся волнующим запахом. Тёплыми вечерами, когда в овраге за домом начинали петь соловьи, во двор выносили большой «ведёрный» самовар со съёмной трубой. Его топили чурочками, а после того как он начинал кипеть, вместо трубы ставили большущий расписной фарфоровый заварник. Семья усаживалась ужинать под деревом за врытым прямо в землю столом, над которым зажигали керосиновую лампу «молнию». Над лампой кружила мошкара, и от неё «загадочно и вкусно пахло керосином». В те годы (т.е. доначала строительства постоянного моста) улица Воровского была вымощена булыжником, по ней всё время провозили что-нибудь интересное. То это был керосин в сильно пахнущих бочках, то ломовые извозчики на своих запряжённых толстоногими конями телегах неспешно тащили длинные брёвна. А однажды провезли огромного осетра, который не вошёл в грузовик и потому хвост его волочился по булыжникам. Часто появлялись телеги, сидящие на которых люди кричали: «Старьё берём!». За старые тряпки, картон и т.п. они выдавали игрушки, иголки, нитки, напёрстки. Лёва рос, вместе с ним «росла» и Уфа – всё более далёкие улицы попадали в поле его зрения. Кроме ведущей к базару Пушкинской, он всё чаще бывает на улице Октябрьской Революции. Там он с восторгом рассматривает затейливые кованые козырьки над входными дверями. А улица Ленина, покрытая асфальтом (за исключением трамвайных путей, заполненных между рельсов булыжником), притягивает магазином игрушек рядом с книжным магазином. Позже там устроили кафетерий и поставили первый в городе автомат по выпечке пончиков, а детский магазин переехал в двухэтажное здание у кольца – знаменитый «Детский мир». В детском отделе универмага на Карла Маркса стояла действующая электрическая железная дорога производства ГДР. Паровоз был совсем как настоящий, со всеми шатунами и цилиндрами, разве что не дымил. Однако чудо это стоило бешеных денег, поэтому Лёва с наслаждением изучал железную дорогу в натуре, благо каждое лето семья ездила отдыхать (а дед работать) на какой-нибудь курорт Башкирии. На вокзале всегда дымно, шумно, закопчённые вагоны, запах креозота. Лишь порой, как свидетельство какой-то дальней и загадочной жизни, простучит неостанавливающийся в Уфе пассажирский поезд «Москва - Пекин» или «Москва - Владивосток» с огромным паровозом ИС (Иосиф Сталин»). Новая квартира Весной 1950 г. врач М.Н. Карнаухов отдал свой особняк на Воровского противотуберкулёзному диспансеру, а взамен его семье выделили квартиру в «министерском» доме № 29на Тукаевской – единственном жилом доме, выстроенном на этой улице в XX столетии (проект архитектора П.И. Тришина 1947 г.). Интересно ознакомиться с обстановкой квартиры в «элитном» доме 70-летней давности. Итак, в ванной комнате стоит большая чугунная ванна, горячая вода для которой поступает из колонки водонагревателя. Газав то время в Уфе ещё не было, а потому колонку топили чурочками. На кухне –русская печь на четыре конфорки и с духовым шкафом. Дрова хранятся в подвале под домом. Главная особенность дома – все квартиры телефонизированы. Зато все жильцы (включая семьи министров) поначалу жили без воды и даже электричества. Вечерами бабушка имама при свете керосиновой лампы или свечей читали Лёве сказки. Зрелище это настолько завораживало, что в комнате собиралась вся семья – телевизора-то нет. Но и когда дали электричество, почти каждый вечер в квартире в полумраке продолжала царить сказка, но уже на стене: тихонько жужжал трансформатор фильмоскопа, а мама или бабушка читали титры. И всё же главная радость для пятилетнего мальчика - это улица, тем более под окнами – настоящий бульвар. Хотя по старинной уфимской привычке бульваром её никто не называл, входу слово «аллейка». Она огорожена невысокой оградой, которая на перекрёстках оборудована отчаянно скрипящими металлическими турникетами. Такое устройство – наследие начала века, когда была заложена липовая аллея, ведущая в парк на Случевской горе (позже имени Салавата): без ограды и турникетов молодые деревья были бы обречены – нахальные козы из находившейся рядом Архиерейки попросту бы их изгрызли. Впрочем, рогатые бестии никуда не делись и много лет спустя, лишь к 60-м годам козье поголовье пошло на спад. Но оставшийся без «присмотра» южный склон Уфы буквально за несколько лет зарос американским клёном. Став постарше, Лёва встал на лыжи и за день накручивал до полусотни кругов вокруг аллейки. Лыжные крепления были тогда редкостью: все мечтали о ротефеллах с ботинками, а пользовались ременными или брезентовыми петлями, накидываемыми на валенки. К концу зимы, когда снега было по пояс и даже больше, играли в полярных разведчиков – бродили по сугробам. В сильный мороз смазывали лицо гусиным жиром, тем не менее обморожения всё же случались. Пробовали играть и в новомодную игру – канадский хоккей – прямо на проезжей части и без коньков. Шайбой служила пустая консервная банка – настоящую купить было невозможно. А клюшки делали из толстой гнутой стальной проволоки или выпиливали из доски или тонкой фанеры. В те годы по улице Тукаева движение было очень слабое, тем более зимой, когда из-за гололёда и большого уклона на колёса грузовиков даже надевали цепи. Зато благодаря этому самому гололёду так хорошо можно было съехать на санках почти до самой Белой! Длина спуска – едва ли не километр: тогда Тукаевская была гораздо длиннее. Только вот в самом конце спуска на пути юных саночников возникала ведущая к переправе оживлённая улица Фрунзе (а чуть позже появилась и насыпь к мосту на Воровского). Самым отчаянным удавалось проскочить через перекрёсток с ходу и продолжить спуск. Но представьте себе ужас водителя, когда перед ним вдруг появлялись едва ли не летящие санки с ребёнком. А если спуск совершал «экипаж» таратайки – нечто вроде самодельного спортивного болида на коньках, то скорость достигалась и вовсе запредельная. Ближе к лету начинался сезон самокатов, тоже самодельных – на шарикоподшипниках. Эти аппараты передвигались по мостовой с оглушительным грохотом (на Тукаевской уже был асфальт), и когда ехало несколько экипажей, шум становился и вовсеневыносимым. Как замечает Лев Михайлович, остальное человечество имело все основания ненавидеть «малолетних хулиганов». 1 сентября 1952года Лёва впервые вошёл в розовато-жёлтое и слегка облезлое двухэтажное здание на углу улиц Цюрупы и Пушкина – мужскую начальную школу № 18. Когда первая учительница – Евстолия Лаврентьевна Епанешникова, спросила, кто умеет читать и писать, Лёва, недолго думая, заявил, что любит читать «Советскую Башкирию» и «Медицинский работник» (эти газеты выписывал дед). Когда разрешили писать перьевой ручкой, началась эпоха измазанных рук, носа и щёк. И одежды. Мечтой была металлическая ручка, потому что из неё получалась отличная плевательная трубка. Перья нумеровались по типам: были светлые – «с капителькой», серые –«лягушки» и прямые – «серп и молот». Любимыми же были № 12 и № 11 –со звездой (в бабушкиных вещах мальчик нашёл их старинный аналог с № 86). Из-за чрезмерных усилий перья быстро выходили из строя, но появилась и вторая причина– мальчик научился делать из пёрышка дротик, прикрепляя к нему бумажный стабилизатор. С самого начала самым любимым предметом стало рисование, Лёва рисовал на всех уроках и на чём угодно – в тетрадях, в учебниках, на парте, на доске в переменку, на подоконниках. Нравились ему и уроки арифметики, но к концу года учебник были зрисован в три слоя. При этом учился мальчик на радость маме и на зависть многим. Юный художник Уже в первом классе Лёва сделал попытку прославиться в качестве художника – цветными карандашами он нарисовал «Портрет незнакомки», свёрнул его в трубочку и в тайне от родителей отправил в «Пионерскую правду». В ответном письме на бланке газеты с подписью главного редактора и печатью ему посоветовали выбросить из головы всякий вздор про девчонок и учиться прославлять «подвиги пионеров на великих стройках социализма». В третьем классе случилась маленькая революция – школа перестала быть мужской, в классе появились девочки из соседней школы. В пятый класс все вместе пошли уже в среднюю школу № 3, а Лёва ещё и в школу балета при Доме пионеров, что стоял напротив универмага на Карла Маркса. В 1956-57 гг. его мать руководила комсомольской агитбригадой в Доме учителя на улице Социалистической. А в августе 1958-го, когда открылся огромный Дворец пионеров, Татьяну Михайловну пригласили руководить детским театром. И вскоре Карнаухов-младший, рисовавший до этого прямо на уроках комиксы про похождения доктора Пилюлькина (тетрадка с комиксом запускается по рядам, вместе с ней по классу начинает двигаться волна смеха. А учитель негодует и недоумевает), наконец, находит себе достойное занятие: он записывается в изостудию Дворца пионеров. Руководит студией полный лысый сероглазый и очень подвижный «старичок» – Владимир Степанович Сарапулов. Замечательный педагог и замечательный человек. У него не было специального образования, но каким-то образом этот человек постиг секреты педагогики и творческого процесса. Как пишет Рашида Краснова, из изостудии вышло 15 членов Союза художников, 57оформителей, 18 преподавателей, 14 архитекторов, 7 модельеров, 5 дизайнеров. Главным достоинством Сарапулова было умение побуждать детей к творчеству, он обладал острым взглядом и умел понять мотивы, чтобы направить на уникальное исполнение задачи каждого из воспитанников. Карнаухов появился в студии в качестве сына Татьяны Михайловны, и сразу же – под негромкий хохот «старожилов» – был отправлен писать акварельный портрет… берёзового полена. Лев Михайлович отмечает: «Это было самое заслуженное берёзовое полено в мире: его писали все кто приходил в студию впервые, даже тогда, когда студия располагалась ещё в городском Доме пионеров, т.е. более тридцати лет». Полено вышло неплохо… Любопытство Лёвы подвигло к тому, что он понемногу позанимался почти во всех кружках дворца. Тем не менее к Сарапулову он постоянно приносил из дома свои работы. И их обсуждали вместе со всеми. Руководитель изостудии регулярно пытался устраивать выставки, сего лёгкой руки акварель Карнаухова с видом на мостик через железную дорогу попала на Всесоюзную выставку детского изобразительного творчества, где заняла второе место в своей возрастной категории. Репродукцию с неё даже напечатали в журнале «Народное образование». Другие работы Карнаухова тех лет изображали либо индустриальный пейзаж, либо фантастические мотивы. А наступивший 1961год обратил фантастику в явь. 15 февраля Лев с членами астрономического кружка(он и в нём позанимался) прибыл в парк Салавата на высокий берег Белой с телескопом и другими приборами, чтобы наблюдать полное солнечное затмение. День поначалу стоял ясный и тёплый, почти весенний, и начальные фазы затмения хорошо прослеживались. Внезапно наступившая ночь со звёздами и короной вокруг чёрногодиска Солнца при полной фазе затмения выглядела пугающе. Но праздник науки быстро кончился: облака затянули небосвод, и окончание полной фазы стало заметно лишь по резкому усилению света. Но впечатлений хватило. И ещё один фантастический день подарил 61-й. тот, что, по утверждению Льва Михайловича, затмил всё, что случилось до этого. Двенадцатого апреля было ясно. Школьников собрали в актовом зале, чтобы заслушать важное правительственное сообщение… А потом все, включая учителей, орали «ура!!!».«Испытанное тогда невозможно испытать уже никогда и ни при каких обстоятельствах, – вспоминает Лев Михайлович. – Это больше чем любовь или религия (до сих пор не нахожу слов для описания столь великого) и такое испытывал не я один, а наверно, всё человечество. В этот день люди почувствовали себя детьми Земли, а не гражданами отдельных государств или представителями отдельных народов». Придя домой, он торопливо пишет, готовые работы бросает прямо на пол. А на следующее утро вместо уроков поехал в студию обсудить всё со Степаны чем и ребятами. Домой идти не хотелось – он проторчал в изостудии до темноты. В тот год Сарапулов организовал в танцевальном зале Дворца пионеров Первую республиканскую выставку детского изобразительного творчества. Среди работ его воспитанников были выставлены и карнауховские «Приземление Гагарина» и «Синий мир». Льву почти шестнадцать, и он уже не представляет себе иного будущего, кроме того, что подсказывает ему сама жизнь.
Анатолий ЧЕЧУХА. |