По вопросу о происхождении понятия «белый падишах» существует две гипотезы. Одна из них связывает понятие «белый» с цветовой ориентацией по сторонам горизонта древних монголов и тюрков, у которых «белый» означает западный. Соответственно, белым ханом называли правителя самого западного улуса Золотой (белой) Орды. Таким образом, официальное обращение «белый падишах» к московскому правителю символизировало признание преемственности власти русского царя от ханов Золотой Орды. Выдающийся русский востоковед Василий Бартольд утверждал, что закрепление за русскими правителями титула «белый царь» явилось результатом перенесения на московского государя «татарской государственной идеи».

Вторая точка зрения связывает понятие «белый падишах» с представлением восточных народов о белом цвете как символе священности. К этой интерпретации склоняется современный историк Вадим Трепавлов. Он считает, что трактовать отношение к русскому правителю с точки зрения знатности и священности его персоны, очевидно, более продуктивно, чем через западную сторону горизонта. Вспомнив же белые юрты родовых предводителей у башкир и кыргызов, мы можем трактовать ак именно как «царский».

Любопытно, что именно на Востоке возникла литературная традиция - предсказание грядущего порабощения исламского мира белым царем. У башкир пророчество наиболее явно выражено в эпосе «Алдар и Зухра»: «Произойдет из племени белых князей сильный и храбрый муж, коего признают себе главою и нарекут падшою. Сей в юности еще начнет владеть обширною своею страною, соединит всех белых князей воедино, свергнет с себя иго мусульманов». Доминиканец Юлиан-венгр, побывав в 1235 г. в Волжской Булгарии, отмечал в своем докладе папе Григорию IX, что «в том царстве говорят в народе, что вскоре они должны стать христианами и подчиниться римской церкви, но дня, как говорят, они не знают, а слышали так от своих мудрецов». 

Вадим Трепавлов отмечает, что быстрый территориальный рост и повсеместное признание могущества Российского государства породили в мусульманских странах крамольную, каравшуюся местными властями литературную традицию предсказания грядущего порабощения исламского мира белым царем. Эта идея возникла, очевидно, в османской среде в середине XVI в., получила распространение у татар, а в течение последующих ста лет с удовольствием была подхвачена христианскими публицистами России и Грузии. 

 Первый официальный документ, в котором московский князь Василий III был назван «белым царем», написан в 1519 г. турецким правителем крепости Азов. В 1536 г. титул «белый князь» у Ивана IV появляется в дипломатических посланиях ногайских аристократов Урака и Исмаила. Со времени Василия III за русским монархом надолго закрепляется новое своеобразное обозначение - сначала «белый князь», затем «белый царь». Важнейшим этапом становления московской государственности стало покорение в 1550-х годах Казани и Астрахани, исторических наследников Золотой Орды. Великий князь приобрел имперский статус, став отныне господином татарских «царств». Московские государи привлекали к себе на службу представителей татарской знати, среди которых были и чингизиды. 

С 1552 года в дипломатической переписке правителей Крымского ханства и Ногайской Орды начинают практиковаться обращения «белый царь» и «белый хан». В традиции русского дипломатического этикета титулатура царя играла очень важное значение, и дьяки Посольского приказа очень остро реагировали на всякое умаление, сокращение или ошибочную передачу титула московского царя. Однако обращение «белый царь», «белый падишах» никогда не отвергалось российской стороной. Подобный титул носил правитель северо-западной области Монгольской империи - Белой (Золотой) Орды. Это обращение было признанием статуса московского государя в качестве наследника ханской власти. В некоторых ногайских посланиях, например, от Белек Булат мурзы в 1551 году, даже делалась попытка объединить родословия Чингисидов и Рюриковичей.

В отношении башкир принципиальное значение имеет то, в каком контексте употребляется выражение «белый царь». Вот, к примеру, обращение восставших в 1662 году к Алексею Михайловичу: «Хозяин наш, белый царь, великий государь восточной и западной Иверской и Сиверской стран владетель, милостивый государь, от семи государей стояли холопы были и дел от тех дурных ходили к великому государю не дошли, сами пошли, государевых очей не видали, государь нас не спрашивал и к государю не дошло, испортились ныне, де стало это дурное дело сделали». 

Если в официальных документах башкир словосочетание «белый царь» мы встречаем в обращениях ко всем русским царям от Ивана IV до Алексея Михайловича, то в родословных и фольклорных текстах титул «белый царь» употребляется только в отношении Ивана IV. Таким образом, в коллективном сознании бесспорным сакральным статусом обладал только он. 

До революции на эту особенность башкирского фольклора обратил внимание председатель Оренбургского отдела Императорского Русского географического общества Дмитрий Соколов, который трактовал «белый» в смысле «добрый» или «хороший», что несколько принижает отношение к сакральному статусу Ивана Грозного. Соколов писал: «Слова предания о «доброте» грозного царя могут показаться странными для нас, привыкших с детства слышать рассказы о его многочисленных и иногда жестоких казнях. Но в устах башкир это далеко не шутка: великий покоритель Казани пожаловал их так, как никто и никогда не жаловал покоренный народ. Башкиры были пожалованы занимаемыми ими землями в вотчинное (т. е. потомственное) владение и, следовательно, приравнены и по правам к высшему сословию в государстве».

Очевидно, что дело не только в «доброте» царя, а в том, что Иван IV восстановил в Башкирии порядок, утвержденный еще Чингисханом. Именно Чингисхан закрепил за башкирскими родами вотчинные земли, запретил в будущем своим сыновьям и внукам вторгаться в Башкирию и вмешиваться в дела местного самоуправления. 

Однако эти заветы создателя монгольской империи были нарушены в конце XV в. правителями Ногайской Орды, захватившими вотчинные земли башкир и ограничившими их свободу передвижения. Петр Рычков, со слов «сказки» старшины Кидряса Муллакаева, записал следующие сведения о владычестве ногайцев: «…наконец один салтан от поколения тутошних старинных ханов, именем Акназар, усилившись, не только всех башкирцев и ногайцев, но и в Великой Татарии разные народы покорил. Усмотря ж их непостоянство и разные от башкирцев бывшие воровства, всячески их изнурял и в бессилие их приводил. Ибо на три двора по одному токмо котлу для варения им пищи допущал и как скот и пожитки, так и детей их, к себе отбирал и землями владеть, тако ж и чрез реку Белую переходить, их не допущал. А кои звероловством промышляли, те за то принуждены были давать ему ясак с каждого человека по лисице, по бобру и по кунице, от чего, наконец пришли они в самое крайнее истощение и убожество». Ограничение количества котлов (один на три семьи) несет в себе важное символическое содержание. По данным археологов и антропологов, еще с гуннских времен котел у кочевников олицетворял власть родовой и племенной знати. Принудительное уменьшение числа котлов у башкир символизировало ограничение власти знати. Следует указать и на то, что у кочевников юрта не считалась местом, пригодным для жилья, если в ней не было трех предметов первой необходимости: большого котла для варки пищи, кожаного мешка для приготовления кумыса и плетеной корзины для собирания аргала. Таким образом, правители ногайцев стремились предотвратить дробление родоплеменных структур башкир.

Особый интерес вызывает указание на лишение возможности переправляться через реку Белую. Очевидно, что какая-то часть башкир, стремясь избежать репрессий Ногайской Орды, попыталась выйти за пределы наместничества, переправившись через Белую. Не случайно то, что именно при ногайском наместнике Хакк-Назаре центром становится Уфа, из которой легче было контролировать перемещения башкир за пределы орды, чем из ставки на Яике или Эмбе. За устьем Белой начинались владения Казанского ханства.

Однако в середине XVI в. Иван IV, не признавая права Ногайской Орды на Башкирию, удовлетворил просьбу башкирских представителей о российском подданстве. Все земли на Южном Урале, занятые ногайцами, царь передал башкирским родам на условии вотчинного права. Более того, идя навстречу их пожеланиям, утвердил границы родовых территорий, тем самым предотвратив внутренние конфликты. В отношении башкир Иван Грозный, как и Чингисхан, проявил редкую для средневековья веротерпимость, пообещав не вмешиваться в вопросы религии. 

Правопреемственность власти Ивана IV над башкирами от Чингисхана нашла свое подтверждение и в самой процедуре принятия российского подданства. Башкирские родословные содержат описание событий, предшествующих признанию власти Чингисхана, и рассказ о добровольном принятии ими российского подданства. В обоих случаях имеют место одни и те же действия, символизирующие добровольность подчинения власти правителю монгольской империи и московскому государю. Во-первых, обязательной была поездка глав родоплеменной структуры к верховному правителю в его столицу. По утверждению К.А. Соловьева, сам факт приезда в столицу Орды русских князей являлся главным актом признания зависимости. С точки зрения ордынских властей приезд в ставку легитимизировал не право хана распоряжаться захваченной землей (что уже не подвергалось сомнению), а право князя оставаться во главе собственной земли.

Во-вторых, послы обязательно преподносят подарки. В шежере описан процесс принятия российского подданства башкирами, где производится обмен подарками, что более точно соответствовало традициям чингизидов. Как отмечает Наталья Жуковская, у монголов принятие даров от господина символизировало публичное признание зависимого положения. Обмен дарами обязательно имел место во время торжества. Башкиры, по сообщению многих шежере, были приняты царем на пиру и одарены дорогими яствами, тканями и одеждой. 

В-третьих, в процессе принятия подданства утверждаются вотчинные права на занимаемые земли с указанием границ. Это действие закрепляется в особом документе: в ярлыке или жалованной грамоте. В документе не указывается даже приблизительная площадь вотчинных территорий. Муйтен-бий, придя к Чингисхану и мирно признав его власть, вручил ему множество подарков и получил от него ярлык на вечное владение водами, землями, лесами, золотом, серебром по Уралу, Яику и Сакмаре.

В-четвертых, верховный правитель подтверждает привилегированный статус главы родоплеменного образования - бия с наследственной властью в случае с монголами или жалует тарханным званием, как это было в Москве и Казани.

В этой связи нельзя не упомянуть о дискуссии вокруг вопроса о том, являлось ли Российское государство историческим преемником Золотой Орды. Американский исследователь Чарльз Гальперин утверждает, что Россия не нуждалась в декларации своей преемственности ни на словах, ни на практике. Он отметил, что Московия была совершенно невосприимчива к восточной политике и идеологии. Она была, прежде всего, христианским православным государством, наследником Киева и Владимира, а вовсе не Сарая.

Однако практика взаимоотношений российского правительства с башкирами в XVI - XVII веках свидетельствует о том, что некоторые общие принципы международного права были заимствованы из политико-правовой традиции Золотой Орды. Российское правительство руководствовалось не столько идеологическими представлениями, сколько прагматической целью: как с наименьшими людскими и материальными потерями добиться безопасности своих подданных, увеличить территорию и поступления в казну. Например, власти обязались «никогда не насиловать башкир в другую религию». В течение XVI - XVII веков и не предпринимали шагов по христианизации башкир. С самого начала активизации восточной политики Иван IV всеми своими действиями демонстрирует преемственность своей власти от чингизидов. Уже во время первых посольств в Казань московская власть не только подтверждает тарханные ярлыки, полученные от казанских ханов, но и жалует в тарханы тех представителей башкирской знати, которые не обладали подобным титулом. Жаловать тарханство имели право только чингизиды, занимавшие ханский престол. Спустя 150 лет российское правительство признавало в качестве законных свидетельств тарханные ярлыки, которые были пожалованы башкирским аристократам казанским ханом Сахиб-Гареем.

Гальперин самым убедительным аргументом против концепции преемственности политики чингизидов русскими правителями считает «кровавую историю продвижения Московии в Сибирь». Однако автор не рассмотрел историю Сибирского ханства, предшествующую походу Ермака. Еще в 1555 году сибирский правитель Едигер из рода Тайбуги бил челом Ивану IV с просьбой принять под покровительство и защиту. Он предлагал дань, которую должен собирать присланный из Москвы даруга. Иван IV повелел считать сибиряков своими данниками, обещал им оказывать помощь против враждебных царевичей. Также, как это было принято в Золотой Орде, выдал Едигеру ярлык на княжение, обложил его юрт ясаком и назначил туда наместника.

Роль правопреемника власти чингизидов позволяла московскому царю без военных действий добиваться подданства народов, находившихся в сфере джучиева права. 

Николай Устюгов и Раиль Кузеев доказывали, что принятие русского подданства для башкир было простой сменой сюзерена - от бия Ногаев к русскому царю. Но для самих башкир царь отнюдь не являлся новым сюзереном. Они воспринимали его в качестве законного преемника власти чингизидов. Гальперин указывает, что титулование Ивана IV «белым царем» характерно только для ногайских и крымских межгосударственных посланий и было формой дипломатической лести. Однако подобная титулатура присутствует и в башкирских шежере. Шежере не предназначалось для обращения к верховному правителю. По этой причине трудно заподозрить башкир в дипломатическом заискивании. Как правило, информация шежере требовалась для решения вопросов, возникающих внутри местного общества. В шежере Юрматы отмечено, что, только взяв Казань, белый бий (князь) Иван Грозный стал падишахом. Завоевание Казанского ханства, по мнению башкир, возвысило статус московского князя до императорского титула.

Таким образом, в мировоззрении башкир, которое в наибольшей степени отражают фольклорные источники, Иван Грозный являет собой фигуру священного правителя, восстановившего имперский миропорядок Чингисхана. Иван IV вернул башкирам «добрую старину», т.е. наиболее оптимальное в их представлении состояние традиционного общества.