 |
РУБРИКА "450"Сказка о последнем хане
 Кавалькада конников представляла собой красочное зрелище. Над каждым отрядом развевались разноцветные байраки (знамена) с родовыми знаками на полотнищах и бунчуки с конскими хвостами, обозначающие принадлежность к тому или иному подразделению. Отряды, разделенные на десятки и сотни, отличались мастью коней и полушубками белого или черного цвета. Лес пик равномерно колыхался в такт движению конников. Сытые и лоснящиеся свежестью боевые кони то и дело пытались вырваться из общего потока, и воины с трудом удерживали их в строю. По установленному обычаю каждый воин имел второго коня, нагруженного запасом еды - вяленого мяса и сухого курута, а также тремя запасными колчанами, полными стрел, арканом, там же находились кольчуга-юшмань, стальной шлем, топор, инструмент для починки и несколько подков, запасные сапоги из грубой конской кожи. Небольшой запас фуража и муки, котел-казанок на десять человек обязательно входили в походную поклажу. Свернутое толстое войлочное одеяло, притороченное сзади к седлу, служило воину в походах тентом от дождя и зноя, подстилкой в часы ночного отдыха. Порох, ружье и пистолеты воины всегда держали при себе. Сагайдак с луком за спиной, колчан со стрелами, кылыч и ханьяр (сабля и кинжал) завершали экипировку воина.
Три перехода уже совершили воины. Останавливаясь на очередной ночлег в башкирском селении, уже далеко от своего аула, молодые воины не переставали удивляться тому, что и здесь - за 150 верст - оказывается, есть у них родственники, и они хорошо знают все события и новости, которые произошли в их семье за прошедшее время. Последний раз их встречают с таким радушием и почетом - завтра они, дождавшись своих соплеменников с берегов Уршака, дойдут до Оренбургской крепости, а дальше, в казахских степях, все зависит от удачи и оберегов, которые зашили в их одежду матери.
Но и на следующий день народ, высыпавший на крепостной вал Оренбургской крепости, радостно приветствовал башкирских воинов. Со многими оренбуржцами они были давно знакомы, не раз вместе участвовали в походах. Еще не прошло и десяти лет после того, как они вместе участвовали в Семилетней войне. Седоусые оренбургские казаки встретили старых башкирских воинов тепло и тут же разобрали их по своим домам на постой.
А молодые воины прямо на снегу вблизи крепостного вала, указанного комендантом, разбили свой походный лагерь - из войлочных одеял соорудили что-то похожее на палатки, разожгли костры, установили на таганки походные котлы, и в них забулькало солдатское варево. Комендант оренбургской крепости, наблюдавший за башкирами, облегченно вздохнул - их неприхотливость сняла с него заботу о размещении и обеспечении провиантом прибывающих отрядов. Расщедрившись, он объявил начальникам башкирских команд, чтобы они начинали получать в пакгаузе порох и свинец. Завтра должны подойти башкирские отряды усерген, юрматинцев, катайцев, кипчаков, а послезавтра с севера доберутся гайнинцы, билярцы и мякотинцы с берегов Тобола и другие задержавшиеся из-за февральских буранов отряды.
Оренбургскому генерал-губернатору доложили, что свыше двухсот башкирских тарханов привели своих воинов и более ста юртовых старшин откликнулись на екатерининский указ и обещания генерал-губернатора. Теперь тарханы по своему обычаю требуют аудиенции.
Башкирские тарханы как знать и воинская каста существуют со времен Чингиз-хана. Он и его наследники, чтобы укрепить свою власть на завоеванных или присоединенных землях, назначали тарханов из среды авторитетных и состоятельных вождей племен, через которых устанавливали свои законы - ясы. Главной обязанностью тарханов с древнейших времен было участие со своими отрядами во всех войнах, которые вела Золотая орда против непокоренных народов. За это тарханы и их род имели ряд преимуществ, были освобождены от ясака и податей, вся добыча, захваченная ими на войне или на охоте, составляла их полную собственность, в любое время они могли входить во дворец без разрешения, они привлекались к ответственности только за девятое совершенное ими преступление, во время пира занимали почетные места и получали по чарке вина. Тарханское звание передавалось по наследству одному из достойных наследников. Иван Грозный признал права башкирских тарханов. При желании любой из них, получив проездные паспорта у губернатора, мог поехать в столицу и добиться аудиенции даже у царя.
Рейнсдорп, зная обычаи тарханов, назначил аудиенцию одновременно для всех в большом зале губернаторского дома. Выступив с речью о долге перед империей и Ее Величеством, он важно удалился под одобрительные крики башкир и казачьих офицеров. "Афарин! Афарин! Ура! Ура!" - долго слышал он вслед, оставив их одних за обильно накрытыми по этому случаю столами.
Хайдары
Атаман оренбургского казачьего ведомства, назначенный командиром всего экспедиционного корпуса, - полковник Василий Иванович Могутов торопился выступить в поход. Из-за задержки можно было угодить в весеннюю распутицу. Наконец, после смотра войск и парада, в начале марта 1771 года корпус, состоящий из 15-тысячной башкирской конницы, 5-тысячного отряда оренбургских казаков при 15 пушках и обоза с провиантом, торжественно покинул крепость.
Впереди всех - в авангарде - находились разведчики - сотня оренбургских казаков под началом есаула Андрея Углецкого и сотня минских башкир под командой тархана Ибрагима. Они оба - совсем еще молодые, чуть старше двадцати - были горды тем, что им поручена ответственная задача впереди скачущих хайдаров, то есть разведчиков. Несмотря на свой возраст, они успели не раз побывать в схватках с врагом и выйти из них победителями. Назначали на это ответственное дело за личную храбрость и удаль, не раз проявленную в прежних делах. И теперь они - разные по внешности, но одинаково гордые почетным назначением, важностью возложенных на них задач - скакали впереди своих воинов в авангарде экспедиционного корпуса. В этот момент они не думали об опасности, притаившейся где-то за холмом, и смерти, которая поджидает их в степных просторах. Молодость не допускала и мысли об этом. Впереди их ждал только вольный ветер и волнующие приключения.
Через два перехода корпус атамана Могутова достиг ханского стана малой орды. Несмотря на свое название, это был самый многочисленный народ среди казахов. Их хан Абдулхаир еще в 1731 году объявил о своем российском подданстве. Вслед за ними о вхождении в состав Российской империи объявил вождь средней орды Джанибек-батыр. И сейчас полковник Могутов прибыл к его сыну - хану Аблаю, который радушно встретил атамана и пригласил к себе в шатер. Там его ждал прибывший накануне сын Абдулхаира - султан Ерали. После взаимных приветствий и обильного угощения хозяева обрисовали обстановку, которая сложилась в Великой степи. Новости для атамана были малоутешительными. По их неторопливому, но обстоятельному рассказу выходило, что казахские племена большой орды и киргизы восприняли движение калмыков на восток как завоевательный поход, и так как калмыки - российские подданные, распространяется среди них слух, что Эби-батша - царица Екатерина - послала их с войной против казахских племен, а отряд оренбургских казаков и башкир якобы движется на соединение с ними. И сейчас казахские племена большой орды собирают своих воинов против корпуса атамана Могутова. Их племена канглы, дулат и усуней, собрав огромную конницу, преследуют калмыцкие кибитки, нападают на них и угоняют скот. К ним присоединились казахи средней орды и небольшая часть племен аргын, найман, кирей и кипчак действуют с ними заодно. Навстречу калмыкам, пытаясь перерезать им путь, движется 10-тысячная конница степного племени курама, и они не упустят возможности пограбить калмыцкие кибитки. Киргизы подняли байрак батыра Манаса, и под этим знаменем сейчас собираются всадники всех их семи племен. Они намерены объединиться и встретить калмыков на границе своей страны и там уничтожить их орду. Вожди этих племен на своем курултае приняли решение разбить корпус атамана Могутова и калмыков по отдельности и ни в коем случае не допустить объединения отрядов. Представители хана Аблая и султана Ерали не смогли переубедить вождей. И они теперь могут гарантировать безопасность атаману Могутову только на своих землях. После этих известий стало ясно, что поход, казавшийся всем легкой прогулкой по казахским степям, может перерасти в кровопролитную войну. Тревога овладела всеми. Но были и утешительные новости: аблаевские разведчики доложили, что калмыкский хан Галдан-Церен с небольшим отрядом пытается догнать ушедшие далеко вперед калмыцкие кибитки и отстает от них всего на несколько переходов. У атамана Могутова тут же созрел план - если перехватить Галдан-Церена, пока он не соединился с ордой, и уговорить его вернуться, посулив прощение Ее Императорского Величества, а потом через него заставить всех остальных калмыков повернуть назад, то тогда он со своим корпусом получит возможность соединиться с ними и под охраной пушек проводить их на старое местожительство. В этом случае не потребуется больших усилий для окончательного выполнения царской воли. Он тот же час решил отправить разведчиков есаула Углецкого и тархана Ибрагима для воплощения своего плана, усилив их еще одной башкирской сотней. Хан Аблай выделил разведчикам десяток лучших своих воинов в качестве проводников. Атаман Могутов посчитал, что вместе с разведчиками необходимо отправить хорунжего ставропольского калмыцкого казачьего полка Ивана - меньшого Дербетева, родного племянника Галдан-Церена - в качестве толмача, в надежде, что он может быть полезен в переговорах.
И небольшой отряд разведчиков поскакал в степи. Сам же атаман Могутов, желая опередить казахские племена, поспешил на выручку к калмыкам. Главное было - не упустить время, которое работало против него. Весенняя распутица и многочисленные степные племена готовы были в любой час перекрыть ему дорогу.
Чем дальше разведчики уходили на юг, тем больше они чувствовали неумолимое приближение весны. Снег таял на глазах, и степь, запасаясь водой, с жадностью поглощала ее, чтобы потом вдоволь напоить весеннюю растительность и медленно расходовать свои запасы в знойное лето, поддерживая влагой степную траву и давая жизнь ее бесчисленным степным обитателям.
Они скакали на юг, останавливаясь на ночлег в небольших казахских кочевках. Их встречали всегда настороженно, но проводники - воины Аблая - быстро успокаивали кочевников, объясняя им мирные намерения отряда. За эти дни разведчики так и не нашли следов передвижения Галдан-Церена, но напали на след калмыцкой орды, прошедшей здесь еще зимой. Их дорога была усеяна обглоданными волками костями и отшлифованными степными ветрами черепами животных, которые пали, не выдержав зимней бескормицы и утомительных переходов. Проскакав по этой жуткой дороге некоторое время, они так и не встретили более свежих следов передвижения Галдан-Церена и приняли решение искать его караван южнее. Наконец они встретили бедного пастуха, который стерег небольшой табун хозяйских лошадей, - он и сообщил о том, что недалеко от пастбища видел свежие следы калмыцких кибиток и готов показать их. В степи каждый оставленный след, словно строчки на бумаге, является письмом для опытного следопыта. Разведчики, спешившись, начали разгадывать это послание. По следам калмыцких кибиток на влажной земле они поняли, что отряд Галдан-Церена, состоящий из нескольких кибиток и двухсот всадников, действительно проследовал здесь два дня назад, десяток верблюдов несли за отрядом тяжелые тюки с ханским добром. Разведчики, посовещавшись, решили в тот же час идти по следу отряда Галдан-Церена и надеялись уже на следующий день догнать медленно передвигающийся караван, отягощенный грузом. Воодушевленные близостью к действительно конечной цели, казаки и башкиры поскакали за ними. По оставленным следам было видно: караван шел достаточно быстро, и кто-то опытный вел их уверенно, выбирая дорогу в обход преград - невысоких холмов и буераков, по уже почти сухим склонам. Разведчики вдруг остановились - они увидели, что следы каравана пересек другой большой отряд всадников. Свежие следы неподкованных лошадей затоптали все вокруг, по ним угадывалось, что через некоторое время они устремились за уходящим караваном. По встревоженным лицам казахских проводников было видно, что случилось что-то непредвиденное. Они рассматривали следы, о чем-то быстро переговаривались, снова изучали взрыхленную множеством копыт дорогу - и наконец старший из них подъехал к тархану Ибрагиму и хорунжему Углецкому, которые стояли чуть поодаль от спешившихся всадников, и подтвердил их догадки.
По обеспокоенному лицу аблаевского командира было видно, что он чем-то испуган - он начал торопливо рассказывать, смешивая казахские слова с башкирским и переходя на понятный всем язык тюрки, чтобы его могли понять присутствующие башкиры и хорунжий Углецкий, который с детства знал языки кочевников. По рассказу командира казахов выходило, что это следы степных разбойников - манкуртов-караунасов - и, судя по оставленным следам, их больше 700 всадников. Они не принадлежали ни к одному из степных народов, не имели ни рода, ни племени - говорят, что предводители разбойников крали в кочевках мальчиков, накрывали их наголо выбритые головы куском сырой верблюжьей шкуры, закрепив ее на подбородке и на затылке тонкими ремнями, предварительно опутав руки, чтобы они не могли освободиться от омерзительного убора, и сажали на цепь. Кормили их сырым мясом с руки, словно псов, и ждали, когда шкура высохнет, и их волосы, не сумев пробиться через плотную верблюжью шкуру, прорастут в обратную сторону и проникнут в мозг - и только тогда их освобождали от цепей и начинали учить убивать. Они становились безумны, как звери в человеческом обличии, и навсегда забывали, кто они, не знали ни боли, ни страха и преданы были только своему хозяину. Они держали в страхе всю степь, никогда не отступали, были безжалостны и беспощадны. Выслушав от проводника эту сказку, казаки и башкиры посмеялись, но тревога вселилась и в их сердца. После короткого отдыха есаул Углецкий обратился к разведчикам: "Нам приказали догнать хана калмыков и уговорить его вернуться обратно, но его сейчас преследуют разбойники - манкурты-караунасы, их больше 700 всадников, нас - казаков и наших братьев-башкир - всего 300, но мы пойдем и уничтожим этих безмозглых ублюдков и спасем калмыцкого хана, другого пути у нас нет!" - закончил свой призыв есаул. "Вы забыли о нас - хоть нас и всего десять, но мы пойдем вместе с вами против этих разбойников!" - откликнулись казахские воины хана Аблая. И отряд, полный решимости, тронулся в путь.
Схватка в степи
Они спешили на помощь к калмыкскому хану Галдан-Церену, скакали без остановок всю ночь - и наконец под утро, когда кони окончательно устали, услышали недалеко, за невысоким холмом, звуки яростной битвы. Вой и душераздирающие крики, предсмертный храп раненых лошадей, визг разбойников и лязг сабель перемешались в знакомые для опытных воинов звуки кровавой сечи. Есаул Углецкий и тархан Ибрагим осадили лошадей и дали отряду знак остановиться. Одновременно они дали своим воинам команду приготовиться к бою, а сами помчались вперед - на холм, который укрывал их от разбойников, но одновременно закрывал обзор и мешал увидеть противника. С вершины невысокого холма открылась ужасающая картина кровавой резни. Они поняли, что опоздали. Только около одинокого дерева остатки небольшого отряда калмыков отбивались из последних сил от наседавших на них разбойников. Вокруг все было усеяно убитыми манкуртами вперемешку с калмыцкими воинами, медлить больше было нельзя. Их отряд был втрое меньше разбойников, и они решили заманить манкуртов в засаду, под ружейные залпы.
После короткого совещания казахские воины Аблая и полсотни добровольцев вызвались на роль приманки, и воины, на ходу вытаскивая стрелы, с криком и шумом помчались навстречу разбойникам и через минуту скрылись за холмом. Оставшиеся выбрали удобную позицию, еще раз проверили ружья и застыли в напряженном ожидании врага. Тем временем казахи и полсотни башкирских всадников внезапно выскочили из-за холма и начали осыпать разбойников стрелами. Они действовали столь удачно, что их стрелы выбили из седел десяток врагов. От неожиданности разбойники на миг опешили, но прозвучал чей-то гортанный приказ - и большая группа манкуртов, отделившись от остальных, размахивая блестящими на весеннем солнце саблями, улюлюкая и воя, помчалась навстречу небольшому отряду. Казахи и башкиры для порядка пустили еще десяток стрел и, нарочито изображая панику, помчались за спасительный холм, завлекая в засаду степных разбойников.
Дружный залп из сотен ружей встретил преследователей. Пороховой дым еще не рассеялся, башкиры, зажав в зубах пару стрел, а другую пару заправляя в тетиву, помчались навстречу противнику. Тархан Ибрагим придержал коня и крикнул хорунжему, чтобы казаки перезаряжали ружья и оставались на месте. Башкиры преследовали оставшихся в живых разбойников, выбивая их из седел меткими выстрелами из луков. Теперь уже десяток израненных разбойников искали спасения за холмом. Они с криками "Истяки! Истяки!" мчались к разбойничьему отряду, который все еще кружил вокруг лагеря Галдан-Церена, добивая последних воинов калмыцкого хана, и даже треск ружейных выстрелов не отвлек их от этого занятия. Только предводитель разбойников и несколько его ближайших телохранителей, услышав ружейные залпы, насторожились и, тяжело дыша, как волки, почуявшие опасность, с тревогой начали вглядываться в сторону холма, который закрывал от них обзор. В следующую минуту они увидели, как из-за холма выскочил башкирский отряд, преследующий еще оставшихся в живых разбойников. Предводитель, увидев всего две сотни башкир, в ярости прокричал что-то, и манкурты, которые уже начали грабить ханский караван, вынуждены были по зову вождя атаковать башкир. Они готовы были изрубить их на мелкие куски, ведь всего один шаг отделял их от богатой добычи - и кто-то посмел помешать им. Тем временем башкиры, полуобернувшись на седлах, метко пуская стрелы одну за другой, выбивали из седел врагов и постепенно снова завлекали их в засаду. Умные и натренированные башкирские кони как будто знали, в какую сторону им отступать, и без всякого понукания неслись за спасительный холм. Внезапно перед разбойниками на вершине возникла другая сотня под командой есаула Углецкого, и залп их ружей окончательно уравнял число воинов противоборствующих сторон. Ошеломленные количеством потерь, разбойники замешкались, осадили лошадей и, не видя своего предводителя, начали в панике отступать. Казаки и башкиры с победоносными криками бросились преследовать врага. Мало кто уцелел среди разбойников. Башкиры и казаки преследовали их еще верст пять и, чтобы не загнать окончательно уставших от дальних переходов коней, повернули обратно и уже медленно пошли к обезлюдевшему лагерю Галдан-Церена.
Молодые воины обсуждали подробности боя и не спеша возвращались к лагерю. Вдруг они увидели на одиноком дереве в центре калмыцкой стоянки блестящий золотом в лучах вечернего солнца предмет, вокруг которого с криком и гамом уже кружились вороны. Пришпорив коней, башкиры и казаки поспешили к лагерю, уверенные в том, что разбойники перебили всех воинов Галдан-Церена.
По следам побоища было видно, что разбойники напали внезапно, но, получив достойный отпор, начали каруселью скакать вокруг лагеря, осыпая калмыков тысячами стрел, снова и снова пытаясь ворваться в их ряды. Но и калмыки защищались умело - по всему кругу лежали пронзенные их стрелами манкурты. Наконец разбойникам удалось прорваться в лагерь. Перед казаками и башкирами открылась картина ужасающей резни, которая повергла их в оцепенение. Вокруг лежали изрубленные саблями и пронзенные стрелами калмыцкие воины и десятки уничтоженных врагов. Ближе к центру лежали убитые женщины, в руках которых были зажаты кинжалы. Видно было, как они отчаянно сопротивлялись и защищали самое дорогое для них - детей. Но силы были неравны, и теперь мертвые женщины и дети вперемешку с убитыми врагами лежали на земле. Из ужасного оцепенения воинов вывел тихий детский плач.
На дереве-карагаче невысоко висела детская колыбель, которая, отражаясь на солнце украшениями в виде золотых драконов, издалека привлекла внимание воинов. Под ней, прислонясь к дереву, словно отдыхая, весь окровавленный, сидел хан Галдан-Церен. Обломок стрелы торчал из груди старого воина. Вдруг он открыл глаза и попытался встать и защитить своего внука, последнего из оставшихся в живых из его ханского рода, но силы покинули его. Он снова прислонился к дереву и начал медленно сползать на землю. Тархан Ибрагим и есаул Углецкий подхватили и бережно опустили хана на землю. Хан снова пришел в себя и узнал своих спасителей. "Спасите моего внука!" - успел прохрипеть он и снова потерял сознание.
Было видно, что калмыцкий хан сражался отчаянно - с десяток разбойников лежало вокруг него изрубленными и искалеченными, но и сам он получил смертельные ранения. Башкиры перевязали его, и он снова ненадолго пришел в сознание. Галдан-Церен, стараясь не расходовать силы напрасно, начал медленно говорить: "Давным-давно здесь, недалеко от берегов Аральского моря, мои предки нашли мальчика и назвали его Улиндай-Бадон-Тайша. От этого младенца ведут свой род все джунгарские, в том числе и мы - дербетевские - ханы. Здесь же, в степях Приаралья, я, последний хан дербетевского племени, ухожу в мир Верховного целителя и в одном из шести миров обрету свое новое рождение. Но в новом обличии я уже никогда не буду ханом. Я вам оставляю своего внука - последнего из дербетевского ханского рода. Провидению было угодно, чтобы вы спасли его, и божественная сила отдает младенца в ваши руки". Он застонал, закрыл глаза и, немного отдышавшись, продолжил: "Увидев вас, пришедших на помощь, я отыскал колыбель младенца и убедился, что Всевышний сохранил ему жизнь". Он слабеющей рукой нащупал ладонь тархана Ибрагима и, уже обращаясь только к нему, продолжил: "Воспитайте его, как настоящего воина! Расскажите ему, что он ханский сын, и когда вырастет, пусть возвращается к своему народу, который остался за великой рекой!" Галдан-Церен снова потерял сознание. Хорунжий Дербетев при этих словах хана вдруг замолчал - он не решался перевести с калмыцкого последнюю волю хана и донести ее до присутствующих. Он надеялся, что хан поручит ему воспитание наследника. Но хан даже в свой смертный час не простил своего брата Чидана, который ради корысти изменил когда-то своим обычаям и вере. И сейчас сын Чидана хорунжий Дербетев, потрясенный последней волей хана, после продолжительной паузы, процедил сквозь зубы, обращаясь к тархану Ибрагиму: "Тебе оставил наследника!" - и перевел слово в слово последнюю волю хана. Изумленный тархан растерялся, но насмешливый голос есаула Углецкого: "Не пора ли заняться младенцем, папаша?" - окончательно вывел его из этого состояния. Обуздав свой гнев, он тут же поручил все заботы о младенце своему младшему брату Абдулкадиру.
Всего несколько израненных калмыков остались в живых, были потери и среди казаков и башкир. Воины казахского хана Аблая сообщили о возвращении в свой стан, посчитав выполненной поставленную перед ними задачу. Тархан Ибрагим и есаул Углецкий решили отправить вместе с ними раненных в бою товарищей и через них сообщить атаману Могутову о гибели калмыцкого хана Галдан-Церена и невозможности выполнения первоначального плана - воспользоваться его содействием для возвращения калмыков. Оставшиеся воины решили идти вслед за калмыцкими кибитками и попытаться догнать ушедшие далеко на восток племена, здраво рассудив, что корпус атамана Могутова движется в том же направлении, и в скором времени они благополучно встретятся.
(Окончание в следующем номере.)
Махмут САЛИМОВ |
|
 |
